И осеняя себя крестным знамением, он произнес:

— In nomine patris et filii et spiritus sancti... Amen!15

Затем он сошел с кафедры и направился в алтарь, размахивая хоругвью над головами-ошеломленных прихожан...

Таков был кернакский ректор...

Мэр Жан Трегарек — был другого покроя...

Занимаясь сардиночным промыслом в Конкарно, он в короткое время нажил большое состояние и переехал затем в Кернак, где у него была земля и хороший дом, стоявший на холме. Это был единственный во всей местности приятный уголок, где было хоть кое-что, напоминающее деревья, зелень, цветы, жизнь. Убийственные миазмы малярии не могли подняться на высоту, на которой расположен был этот счастливый дом, а ветры приносили сюда здоровый запах соли с морского простора.

Мэр был очень славный человек; все, по крайней мере, его считали таким в этом крае. Он хотел только быть полезным своему обществу. И он действительно ревностно служил ему. В то время, как ректор построил красивую церковь из белого камня, он выстроил великолепную мэрию в стиле Людовика XIII, затем прелестную школу в стиле Людовика XVI, в которую ни один мальчик не заглядывал. Он должен был прервать начатую постройку фонтана в стиле ренессанс, потому что не хватило денег, и не оказалось воды.

Коммуна была обременена деньгами; жители стонали под тяжестью податей и налогов и всяких мелких поборов, но они смотрели на своего мэра, как на святого, как на героя, и это облегчало их страдания. Окруженный любовью своих односельчан, он восхищался своей общественной деятельностью и спокойно жил в полном согласии со своей совестью.

Так как не нужно было строить больше никаких зданий для блага народа, то он в упоении филантропией мечтал о неожиданных катастрофах, при которых могли бы развернуться все лучшие стороны его души.

— Если бы появилась вдруг какая-нибудь страшная эпидемия в нашей деревне? — говорил он про себя... О! как бы я стал ухаживать за ними, растирать... Они умирают, правда... но они умирают по одному, регулярно, монотонно... Если бы могли умирать по десять, по двадцать, по тридцать человек за раз?.. О! как я мог бы тогда развернуть свои организаторские способности, проявить свою деятельность и свои нужные чувства к этим беднягам!

В такие моменты он чувствовал, что у сего бьется в груди сердце Жюля Симона.

В один прекрасный день его мечте суждено было осуществиться. Это было в 1885 году, когда холера свирепствовала в Марселе и Тулоне. Мэр гулял на кернакской набережной, и его мысль, пролетая через моря и земли, останавливалась на этих пораженных холерой городах. Его воображение рисовало ому переполненные больницы, угрюмые улицы, объятых страхом жителей, извивающиеся в страшных муках тела, недостаток в гробах, огромные костры па площадях, и он говорил про себя:

— Как везет этим мэрам!.. Никогда у меня такого счастья не будет... А что они делают? Ничего... Теряют головы и только. Разве это организаторы? АхІ если бы мне да хорошую эпидемию, я показал бы себя. Меня еще не знают... И чего я добиваюсь?.. Ничего... Мое честолюбие будет удовлетворено, если я только сумею быть полезным... С меня достаточно ордена Почетного Легиона...

В этот момент шлюпка из Киброна вошла в бухту и причалила к набережной у спуска, где остановился мэр. При виде лодки он отшатнулся в ужасе и воскликнул:

— О! Боже мой!

На дне шлюпки, на рыболовных сетях лежал матрос, который, повидимому, страдал какой то ужасной болезнью. Ноги у него были сведены, руки скрючены, все тело вздрагивало от икоты, с уст срывались какие-то жалобные стоны и ругательства. Мэр был очень взволнован и обратился к хозяину шлюпки:

— Этот человек болен?.. У него холера?..

— Холера? — переспросил хозяин, пожимая плечами... — Хороша холера... нечего сказать... Нализался, как свинья...

Матрос продолжал стонать. У него начались конвульсии. Он поднялся немного, опираясь на свои руки, и раскрыл рот. Голова у него качалась, грудь распирало от какого-то внутреннего давления, и его начало рвать.

— Скорей... скорей... помогите... — завопил мэр... — Это холера... холера, говорю я вам... У нас в Кернаке холера...

Несколько человек подошли, другие разбежались... Мэр отдавал распоряжения:

— Карболовой кислоты!.. Горячие компрессы!.. Зажгите костры на площади...

Хозяин шлюпки протестовал и все повторял: — „Да говорю же я вам, что он пьян“. — Но мэр вскочил в шлюпку.

— Помогите мне... помогите мне... Не бойтесь...

Матроса подняли и вынесли на берег. Три человека в сопровождении мэра понесли его по всем улицам деревни в больницу.

— Что такое?.. Что случилось?.. — спрашивали женщины при виде этого необычайного кортежа.

— Ничего... — отвечал мэр. — Ступайте домой... Ничего... не бойтесь... это холера!

Женщины бледнели от ужаса и с воплями разбегались по всей деревне.

— Холера!.. холера!.. у нас холера!

И в то время, когда все разбегались, мэр еще громче отдавал свои приказания:

— Предупредите священника... пусть прикажет звонить в колокола... Посыпайте улицы солью... Не бойтесь... Зажгите костры, как в Марселе...

В больнице мэр сам хотел ухаживать за больным. Он раздел его, обмыл... и ободрял перепуганных сестер:

— Видите?.. я не боюсь... не нужно бояться... ничего... я здесь...

Он положил матроса на постель, устроил ему сухую баню, долго растирал его щеткой и положил ему горячие кирпичи под бока, под ноги, под мышки и на живот.

Матрос мычал, метался, отбрасывал кирпичи, которые ему жгли кожу, жаловался, ругался.

— Корчи... это судороги... скорее рома... — приказал мэр. — Принесите бутылку рома... не бойтесь!

Он всунул пациенту в рот горлышко бутылки. Пьянице это сначала, повидимому, понравилось, лицо его расплылось от удовольствия.

— Ну, видите? — воскликнул мэр. — Он приходит в чувство... ему лучше... Только ром!.. Мы спасем его... помогайте мне...

Быстрым движением он поставил опрокинутую бутылку прямо и еще глубже всадил горлышко в рот матросу.

Вдруг тот стал задыхаться и метаться в разные стороны. Спазмы подступили к горлу. Жидкость потекла назад через рот и нос со свистом и хрипом.

— Ну... пей же... глотай, черт проклятый, — говорил мэр, все глубже засовывая ему бутылку в рот...

Но глаза стали конвульсивно подергиваться и выкатились