– Конечно, – кивнул Ли Цзин-чунь.

– А о Храме неба не беспокойся, я не стану его продавать. Более того, я собираюсь уйти из муниципалитета. Что буду делать дальше, пока не знаю. Ты ведь никогда не говорил со мной по душам; хоть сейчас посоветуй, чем мне заняться? Если, конечно, тебе не противно со мной разговаривать…

Ли Цзин-чунь опустил голову:

– Прежде всего я хочу поблагодарить тебя за добрые намерения. О прошлом не будем больше говорить: и ты ошибался, и я был не во всем прав, но стоит ли об этом вспоминать? А делать для меня ничего не надо и приходить не надо: дни мои сочтены. Если мы понимаем друг друга – значит, мы настоящие друзья, и никакие свидания, даже сама смерть не могут тут ничего изменить; а если не понимаем, то и каждодневные встречи не принесут никакой пользы. К тому же всякий раз, как вы сюда приходите, вы даете деньги охранникам, а мне неприятно на это смотреть.

Что же касается твоего будущего, то я могу посоветовать только одно: усердно учиться. Если тебе нравится муниципальное дело, срочно займись иностранными языками, постарайся съездить за границу, потому что знания такого порядка черпаются не из «Четверокнижия» или «Пятикнижия» и вообще не из старых книг. А когда окажешься за границей, как следует наблюдай, изучай, тогда и придет настоящее понимание. И не бойся, что ты не сможешь применить свои знания на практике: Китай ждут большие перемены, и тогда понадобятся специалисты в самых разных областях. Конечно, может статься, что китайцы и через пять тысячелетий будут строить свою науку на «Книге перемен», а железные дороги – на основе восьми триграмм, но мы не должны так думать. Уже сейчас надо развивать подлинную науку и верить, что будущие правительственные учреждения станут местом деятельности специалистов, а не богадельнями для чиновников, зря получающих жалованье. Служащий министерства финансов обязан понимать, что такое финансы; служащий муниципалитета – иметь представление о городском хозяйстве. Только тогда Китай сможет на что-то надеяться. Если же управлять финансами и городами, опираясь на «Вёсны и осени» и другие канонические сочинения, то, скажу прямо, ни Будда, ни Яшмовый император, ни Христос, ни Мухаммед не спасут нашу страну!

Так что готовься, старина У, хорошенько готовься! Обо мне не думай, я не боюсь смерти, лишь корю себя за то, что напрасно потратил несколько лет на философию. Изучай я финансы, законы, торговлю или какое-нибудь другое практическое дело, я мог бы принести больше пользы и не отдал бы так легко свою жизнь. Я не раскаиваюсь, а презираю себя и сам хочу умереть. Что же касается Ван, то сходи ко мне в пансион и там под матрацем найдешь два письма от нее. Из них ты и Чжао все поймете. В сущности, это не так уж важно, но перед смертью мысли человека особенно обострены, он старается вспомнить и оценить все свои поступки, поэтому я и хочу, чтобы вы по-настоящему поняли мои отношения с Ван. Все, прощай, старина У!

Глава двадцать третья

Едва приехав к Чжоу Шао-ляню, Мудрец спросил его:

– Пойдешь со мной к твоему дяде?

– Что ты! Он, наверное, и видеть меня не захочет после того, как стал губернатором!

– Значит, не пойдешь?! От этого зависит человеческая жизнь.

– Нет уж, уволь. Я много раз пытался пробиться к нему, но привратник так и не пустил. И потом, о чьей жизни ты говоришь?

– О жизни Ли Цзин-чуня! Он в тюрьме при военной прокуратуре, и его могут казнить. Неужели ты оставишь его в беде?

Чжоу Шао-лянь остолбенел от страха, но тут же вспомнил о своем поэтическом призвании:

– Нет, я все-таки не пойду. Лучше напишу о нем некролог в стихах, а то вдруг не поспею к моменту казни! Вот это действительно будет преступлением с моей стороны!

Из его глаз полились слезы. Он в самом деле был расстроен, однако полагал, что сочинение некролога, в чрезвычайной важности которого он ни минуты не сомневался, уменьшит его печаль.

– Ладно, некогда мне с тобой разговаривать! Не хочешь – я один пойду! – рассердился Мудрец и выскочил на улицу.

Добравшись до дома новоиспеченного губернатора, он взбежал по ступенькам на крыльцо, но его остановил охранник:

– Эй, вы к кому?!

– К твоему хозяину. Я недавно служил у вас учителем, – ответил Мудрец.

– Хозяин уехал в столицу поздравлять господина Хэ Чжань-юаня, которого недавно назначили начальником военного округа…

Мудрец чуть не затопал ногами от досады, но после некоторой паузы спросил:

– А могу я видеть его супругу?

– Она больна.

– Я непременно должен ее увидеть! Ведь я учил вашего барчука, как же ты смеешь не пускать меня в дом?! – вскричал Мудрец, снова устремляясь к двери.

– Постойте. Наш барчук умер, – отрезал охранник.

– Но мне необходимо видеть госпожу! – настаивал Мудрец, бледный от волнения.

Охранник зло усмехнулся:

– Ну ладно, я доложу о вас, подождите!

Он неторопливо вошел в дом, а Мудрец, заложив руки за спину, беспокойно ходил перед дверью и думал, что поговорить с госпожой Янь, пожалуй, даже лучше, чем с ее мужем: у женщин сердце мягче, может быть, она согласится помочь… Пока он размышлял, вернулся охранник:

– Я вас предупредил, что госпожа больна, но раз уж вам так неймется, входите. Если… В общем, не обижайтесь на меня потом!

Мудрец, ни слова не ответив, вошел вслед за охранником, миновал гостиную и оказался во внутреннем дворике. Там он и нашел госпожу Янь. В простом холщовом халате, из-под которого выглядывали неуместно яркие туфли, расшитые красными цветами, она тихо стояла перед кадками с цветущими персиками и бамбуком и, видимо, любовалась ими. У дверей кабинета господина Яня Мудрец заметил двух молоденьких служанок, которые, увидев его, стали шептаться.

– Вот моя хозяйка! – сказал охранник, хотя Мудрец и так узнал ее.

Мудрец приблизился и отвесил церемонный поклон:

– Госпожа Янь…

– А, это ты, мое сокровище?! Сокровище мое! – вдруг обрадовалась женщина и закивала, словно цыпленок, пьющий воду. Потом она устремила на Мудреца долгий, пристальный взгляд и так захохотала, что у Мудреца чуть не лопнули барабанные перепонки.

– Нет, ты не мое сокровище! – продолжала она, шагнув к Мудрецу. –