зачем? Оправдываться в том, что осмелился быть венгром, перед теми, кто по указке немцев будет судить меня? Нет. Довольно. И забочусь я не только о себе, нас четверо… Предписано было доставить нас в столицу безоружными, под конвоем. Но командир полка, который симпатизирует мне, поскольку я единственный в полку офицер, удостоенный золотой медали за храбрость, вчера вечером отправил нас в путь одних. На прощание он сказал: «Кутните в последний раз». Понимаешь? Яснее ясного — «в последний раз». Ну что ж… пускать себе пулю в лоб я не собираюсь. Служить больше не буду, да и кому? И ради чего? Лучше уйти в сторону. Если переживу войну, может, и мне найдется место учителя, где — безразлично, пусть даже в начальной школе. Если, конечно… в этой стране будут еще преподавать венгерскую историю.
Я не слушал его, краем глаза следил за Галлаи. Хотелось бы взглянуть и на тех двоих, но если я выйду сейчас из кабинета, Деше наверняка истолкует это неправильно. Глупо привередничать. Банда? Ну и пусть, тем лучше. Применяемые людьми средства так же зависят от обстановки, как одежда — от погоды. Честным путем в нынешние времена далеко не уедешь. Именно с такими, как этот Галлаи, толстокожими, отчаянными парнями и нужно сейчас знаться, среди них куда безопаснее, чем среди рыцарей короля Артура.
Галлаи расплылся в самодовольной улыбке.
— Я последовал совету господина командира полка, — прогундосил он, вытирая покрывшийся испариной нос. — А господин старший лейтенант отказался, но что поделаешь, какой есть — такой есть. Превосходный офицер, но какой-то человек странный, даже к проституткам не снисходит. Я, прошу прощения, побывал в «Мезон фрид», знаешь, что на улице Мадьяр, даже две бутылки коньяку с собой прихватил, обожаю, когда женщина пьянеет и первая впивается в тебя губами. К сожалению, мне не повезло; те очаровательные шлюхи пытались укрыть какую-то молоденькую еврейку. Прелестную. Я успел только мельком взглянуть на нее, да и то слюнки потекли. Но тут нагрянули нилашисты и разогнали все дамское общество. Мне тоже досталось пряжкой по голове, вот шишка на макушке, черт их побери. Меня-то за что, разве я шлюха или еврейка?
— Почему ты остановил свой выбор на мне? — неизвестно зачем, спросил я у Деше, хотя сам в этот момент мучительно думал о том, где бы нам всем понадежнее укрыться.
— Ты преуспел больше любого из нас, — тотчас же ответил Деше. — К тому же я не забыл пятнадцатое марта, помнишь, ты так смело и честно говорил в казино обо всем, что творится вокруг, как никто другой.
Он, конечно, не знал, да и не мог знать, что нанес мне двойной удар. Летом прошлого года — тогда мне еще не было и двадцати — меня назначили управляющим предприятия. Весь Галд лихорадило, в казино устроили ужин в мою честь. «Блестящая карьера», «самый молодой старший чиновник» и все в том же духе. Пили и ели на мои шестьсот пенге. А меня так и подмывало, — к тому же я изрядно выпил, — выложить все начистоту: мол, эх, вы, глупцы, мне просто повезло — старого управляющего Конкоя, согласно закону о евреях, как раз выгнали, когда я, поправившись после ранения, в военной форме, при сабле, с крестом на груди явился к генеральному директору с просьбой предоставить мне работу. Но я не Деше, и не способен рассказывать подобные вещи. Конъюнктурная карьера, и дело с концом. Смог бы я достичь столь высокого положения благодаря своим личным качествам, — не знаю, да, пожалуй, теперь и не узнаю. Пятнадцатое марта — тоже не лучше. День был адски тягостный, регента чуть ли не в принудительном порядке обязали явиться к Гитлеру, надвигалась какая-то гроза. Вечером в казино бургомистр хриплым голосом, робко, глотая слезы, намекнул на сорок восьмой год. Тогда я был еще совершенно трезв, не пил ни капли, но мною овладел какой-то необузданный гнев, я вскочил и, перебивая бургомистра, закричал: «Позор! В этой вассальной стране мы осмеливаемся упоминать о свободе лишь вполголоса, в четырех стенах, не то чтоб высказать им все начистоту, а потом подохнуть, черт возьми!» В зале воцарилась гробовая тишина, затем бургомистр молча обнял меня, чокнулся со мной и зарыдал. Сразу все потянулись к моему бокалу, официанты торопливо закрыли двери. Стоявший в конце стола бледный Деше щелкнул каблуками и громко крикнул: «Да здравствует Венгрия!» Ночью, возвращаясь домой, я нервно шептал начальнику полиции Коштяку, что, дескать, выпил лишнее, а в таком состоянии человек не отвечает за свои слова. Я говорил неправду, так как выпил всего одну рюмку и голова моя была на редкость ясной. Коштяк промолчал и потом ни разу не упоминал о случившемся, но я, возвращаясь после работы домой, несколько дней подряд задавал матери один и тот же тревожный вопрос: «Мне никакой повестки не приносили?» Разве я виноват, что таким уродился: то, что должно заставить кричать от стыда, я молча, с отвращением к самому себе, перевариваю в душе, но вслух сказать об этом не могу — духу не хватает.
Вдруг я вспомнил о винокурне Барталов. Давным-давно, еще до путча Салаши, Геза предлагал укрыться там, если русские форсируют Дунай и нашему городу будет угрожать опасность. За минувшие восемь месяцев русские перешли Дунай, заняли старые дома Турецкого рынка и оттуда обстреливают из минометов шоссе и железную дорогу, но тем не менее многие из нас все еще ездят в столицу на работу. До каких пор будет продолжаться это дурацкое упрямство?
— Вполне подойдет, — с облегчением вырвалось у меня.
Деше оживился.
— Для всех?
— Да. Винокурня Барталов. В нынешней ситуации, как ни ломай голову, любой вариант будет гаданием на кофейной гуще. Кто знает, какой район подвергнется самому сильному обстрелу? К тому же винокурня очень удачно расположена — позади замка, стало быть, защищена от гостинцев со стороны Турецкого рынка. Постой, я же могу позвонить Гезе.
Прошло немало времени, прежде чем его нашли в клинике. Когда наконец в трубке послышался голос Гезы, Деше подал знак — об остальных пока ни слова.
— Привет, Геза! Как там твоя винокурня, еще цела?
— Зачем она тебе, что случилось?
— Мне бы хотелось перебраться туда. Кое с кем…
— Скажи наконец, что случилось?
— Не задавай глупых вопросов. В том-то и дело, что ничего. Все по-старому. И господин учитель здесь.
— Какой учитель?
— А кто из нас стал учителем?
— Правда? Скажи ему…
— Ты сам скажешь.
— Понимаю. — В трубке наступила длительная пауза, затем послышалось, как Геза чиркнул спичкой. Я даже как бы ощутил запах табачного дыма. — Слушай, Эрне… тогда я
