— Беттике, сердечко мое! — Я обнял ее, и она припала к моей груди.

На ней была все та же шубка с белым меховым воротником. Может быть, поэтому ей и поверили?

В этот момент жандарм передал мне железнодорожный сезонный билет моей жены.

— Что это? — спросил я. И чуть было не вскрикнул от удивления. Бетти вернула мне пятьдесят пенге, но в ту первую ночь вытащила у меня из портмоне сезонку с фотографией моей жены! Я оформил для нее в части льготный проездной билет на этот год.

Жандарм взял под козырек. А я ответил:

— Благодарю вас, унтер-офицер!

Водитель грузовика дал газ.

Поздор

Я сразу понял, что речь идет о его жене… а этот скотина солдат еще… И хоть бы раз, болван, глаза поднял… Вот и достукался.

Самое лучшее — держать язык за зубами. Я выполнял приказ и старался держаться в стороне, если видел, что пахнет паскудством.

Я запомнил того желторотого птенца, который выскочил из задней квартиры первого этажа, в венгерке и форменной гимназической шапочке с пером, и, подбежав ко мне, рубанул по всей форме рапорт, а потом откозырял: честь имею, мол. Я щелкнул его по шапке и похвалил:

— Молодец, расти большой!

В это время женщины уже были на грузовике.

Жандармы сначала глупо сделали: согнали всех подозрительных с близлежащих улиц на небольшую площадь. Народу скопилось много; люди разговаривали, скулили, передавали друг другу панические слухи. У некоторых еще раз проверили документы. Кое-кто сумел, конечно, раздобыть какие-то удостоверения или обменяться ими.

Шани Кепиро решил, что лучше всего проверять документы по домам. Там, среди своих, тотчас станет ясно, чего стоит товар!

Но вот грузовик наполнился — и баста! Поехали! Шани, чтоб ему пусто было, выбрал меня, нашу автомашину.

Пока грузовик разворачивался, мы еще успели забежать в несколько домов — трое из пяти прикомандированных к нам жандармов всегда были под рукой.

Я мог остаться, а мог и поехать, сев рядом с шофером и вытурив из кабины одного из жандармов. Они не лезли в кузов, как некоторые болваны солдаты, а становились на подножку кабины водителя.

Тех трех женщин мы нашли вместе.

На наш стук калитку открыла невысокая черноволосая женщина. Она еле смогла что-то выговорить по-венгерски — так испугалась.

Мы прошли в квартиру. В передней нас встретила госпожа.

— Я жена капитана венгерской королевской армии.

В руке она держала удостоверение. Назвала фамилию мужа и батальон, в котором он служит.

— Ты знаешь ее, Поздор? — спрашивает Кепиро.

— Фамилия знакома, а госпожу не знаю.

За ней стояла еще одна женщина, тоже по виду госпожа. И она держала в руке удостоверение. Шани заглянул в него и перекосил рот. Женщина тихо произнесла фамилию — звучала она явно на еврейский лад.

— Одна из дам останется здесь, — распорядился, как обычно, Шани, — а другие две пойдут с нами для дальнейшего выяснения.

К тому времени такие слова были уже пустой формальностью. Видимо, как-то почувствовали это и женщины.

— Скажите, пожалуйста, — глухо спросила та, что пониже ростом, — что взять с собой?

— На день продуктов, — ответил один из жандармов, и женщины стали укладывать пожитки. Шани прошел по всем комнатам, а я вышел в сад и тут-то и влепил шутливый подзатыльник мальчонке в шапочке.

У машины я услышал:

— Послушайте, мы же сказали вам — оставайтесь!

— Я хочу удостоверить личность моей квартирной хозяйки. Прошу вас, доставьте меня к мужу! Он поручится за всех нас!

— На машину! — послышалась команда Шани. Он не очень-то церемонился, тем более что грузовик был заполнен, да и жандармы уже сидели впереди.

— Он капитан венгерской королевской армии! — кричала женщина. Если бы она не повторяла этого так упорно, мы бы ей уступили, а так она показалась нам подозрительной.

Машина вот-вот должна была тронуться (мы все же немного колебались), как вдруг в воротах появился капитан в парадной форме, при орденах, в сапогах и кивере!

Нам это сразу показалось странным; мы даже остолбенели на мгновение.

Шинель на нем была распахнута.

— Стой! — крикнул Шани шоферу, потому что тот как раз завел мотор.

Грузовик уже тронулся, так что пришлось немного проехать, пока сработал тормоз и машина остановилась.

— Я спасу тебя, дорогая! — крикнул мужчина в форме капитана. Тогда низенькая женщина, которая примостилась у заднего борта грузовика, крикнула ему в ответ:

— Мы вернемся, Армин! Береги себя!

Однако, нетрудно было заметить, что обращение «дорогая» мужчина предназначал вовсе не ей.

В сапогах и кивере! В те-то дни. Кепиро тотчас же сообразил, что это явное нарушение предписанной здесь формы одежды! Да еще — Армин!

— Поехали! — скомандовал Шани шоферу.

Машину тряхнуло, и она тронулась с места. Женщины что-то кричали. Мужчина хотел было побежать вслед за машиной — не знаю, на что он надеялся. Но споткнулся в своих сапогах. И кивер чуть не слетел у него с головы.

— Руки вверх! — гаркнул Шани.

Тип испугался и поднял кверху обе руки. Ну, теперь мы знали, кто он такой. Шани уже кивнул одному опытному в этих делах жандарму с винтовкой и показал на пальцах: «Два!»

— Армин, значит? — спросил Шани.

— Армин — ответил еврей. Он произнес это, как бы сожалея о том, что пытался нас обмануть, скрыть свое еврейское происхождение.

Шани махнул рукой — жандарму. Один за другим раздались два выстрела. Машина в это время была уже далеко.

— Мы доложим об этом! Господин полковник будет рад, — размышлял вслух Шани.

Вдвоем

Старший лейтенант напевал народные песни, но прапорщику это было не по душе. Потом Тарпатаки стал высказывать ему свои мысли: как, мол, это странно, ведь в офицерской школе речной флотилии подрыву льда, как самой мирной профессии, обучали только так, между прочим; например, чтобы не допустить наводнения во время ледохода. Или если в войсковой части, находящейся в полевых условиях, захотят порыбачить, то взрывом можно сделать прорубь… А в итоге вот что получилось!

Поздор не удивлялся, не ахал сочувственно. Он знал, что устав внутренней службы не интересует Тарпатаки (а прочими уставами — боевым уставом пехоты, наставлением по тактике — тем более не было смысла донимать его — офицера-речника). Поэтому он обычно твердил то, что особенно его занимало:

— Но как смогли точно установить количество и пол мертвецов? Это же невозможно! Три тысячи триста девять! А вода? К концу января она стала убывать подо льдом, а когда лед начал таять,