— Ничего мы не будем делать. Нас же учили: стрелять, только увидев противника. А если не видим — не стреляем. Вот этого правила мы и будем придерживаться!

Возможно, я сказал еще, что дурацкие приказы мы принимаем к исполнению только в письменном виде! А может, только подумал, но не сказал.

Но в общем-то я сболтнул лишнее.

Ведь я не мог знать, что думают мои молодые спутники.

Я был для них командиром, и они мне не перечили.

Поздор

Справедливости ради нужно сказать, что это совещание офицерского состава протекало не совсем так. Речь шла и о другом. Здесь были и раненые жандармы, и один капитан зачитал донесение о самых последних безобразиях. О том, что каких-то евреев поймали в тот момент, когда они с крыши синагоги подавали световые сигналы через Дунай — в Петерварад. Это показалось нам странным. Но потом мы пришли к выводу, что, вероятно, так оно и было. Ведь в разговоры с нами евреи не вступали. И старались держаться как можно дальше от нас. Правда, торговцы рассыпались в любезностях и заискивали перед нами, но это была лишь обманчивая личина. После первых недель показного, наигранного восхищения (когда они из кожи лезли, чтобы показать, какие, мол, они истые венгры — даже витрины украшали трехцветными лентами, протягивая их из одного угла в другой, между головками вонючего сыра и выставленными в витрине кальсонами) они сразу вдруг как-то замкнулись и подозрительно стали отводить глаза. Правда, и нас тогда кое о чем предупредили: дескать, из их среды и выходят шпионы. Спору нет, мы знали и чувствовали, что они установили контакт с врагом, поддерживали постоянную связь с партизанами, скрывавшимися в окрестностях Фрушки-горы. Посылали сведения, получали от них листовки с угрозами в наш адрес и распространяли их по городу. Ведь по ночам они могли свободно передвигаться, хотя военная администрация и не была еще упразднена. И световые сигналы они передавали — это точно! Сигналили с крыши синагоги, а из Петерварада передавали ответ морзянкой, по светотелеграфу. И с того берега, из петерварадской крепости, потому что там у них наверняка тоже был свой человек. Они, конечно, были уверены, что, мол, эти болваны — венгерские солдаты — ничего не заметят. До такой степени выросло их презрение к нам после первого патриотического порыва. Но чем они могли похвастаться перед нами, что у них было за душой, чтобы так спесиво бить себя кулаками в грудь? Тем, что они говорили по-венгерски, понимали венгерский? Ну и что из того? Венгерскому можно выучиться и ради выгоды! А потом, кто знает, может быть, дома они болтали на другом языке? Говорят, чаще всего на немецком. Впрочем, я знаю и таких, которые совсем «осербились»: зимой носили высокую меховую шапку и заправляли шаровары в сапоги.

Но суть-то вся в том, что там, на этом длительном ночном офицерском совещании, мы поняли, о каком важном деле идет речь. «Моя цель — возмездие!» А о чем, прошу покорно, можно говорить, как не о возмездии! Моим глазам тотчас же предстали шесть новобранцев — убитые и превратившиеся в сосульки. Как быстро мы склонны все забывать! Да вот хотя бы я, к примеру: хорошо помылся, и уже нет у меня иного желания, как прикорнуть где-нибудь в одной из боковых комнатенок клуба левенте. Ну и еще, не дай бог, чтобы кто-нибудь обидел мою квартирную хозяйку. Скажу честно: я тогда сгорал от стыда, хотя его превосходительство вовсе не обо мне говорил! «Нужно показать, что венгерские солдаты не потерпят бесстыжих издевательств. Всему есть предел. К сожалению, терпение — это как раз одна из наших венгерских национальных черт. Но наступает в конце концов такой момент, когда чаша нашего терпения переполняется. Тогда мы наносим удар. И кровожадный, безгранично обнаглевший враг чувствует, что нет места пощаде и жалости, если дело доходит до возмездия! За грехи следует расплата! Моя цель — возмездие!»

Ясно, евреи и сербы могут быть одинаково виновны. Но если серб ведет себя подобным образом, то это даже понятно. Чего от него ждать, когда у него с самых пеленок мозги набекрень. Он, может, даже и не сознает в полной мере свою вину, хотя и ест венгерский хлеб.

А вот с евреями дело похуже!

Это каждый почувствовал!

Но тут же я подумал, что мне нечего стыдиться за свою квартирную хозяйку. Я ж понимал, что ни в каких антипатриотических делах она не замешана. Ей даже в голову не могло прийти поддерживать мятежников куском хлеба или даже просто-напросто сочувствовать им. Не буду отрицать, я знал, что она думала так, как мне того хотелось. А она знала, что мне это приятно!

Если же я, случалось, и злился, то лишь потому, что никогда и никуда не мог взять ее с собой. Ведь мое общественное положение не позволяло мне сделать это, не уронив чести мундира. А кроме того, я ни разу не рискнул спросить ее, хотя кое о чем и догадывался, сдавала ли она комнату до нашего прихода в город. Впрочем, ее муженек тогда еще был в почете. Ха, гляди-ка, расхвастался и совсем забыл о том, что моя квартирная хозяйка была замужней женщиной!

Итак, я могу сказать, что в ту полночь, в среду, каждый сознательный офицер почувствовал: в четверг должна пролиться кровь! Пролитая венгерская кровь взывала к отмщению. Эта речь пришлась по сердцу и запала в душу.

«Моя цель — возмездие!» Я никогда не забуду этого!

Сабо

Узнай мы хотя бы на полчаса раньше, что предстоит возмездие и скоро должна пролиться кровь, мы, конечно, ни за что не заявились бы в кафе «Эржебет». Потому что Дорнер, сгорая от стыда и злобы, очень гнусно вел себя: зуботычины раздавал направо и налево. Пулеметчик, шедший в строю тут же за ним, даже сказал с возмущением: «Да не толкайте вы меня, господин капрал! Я лучше стану в конце колонны!» Так и получилось, что наш пулеметчик, который должен идти за командиром отделения, в затылок ему, в ту ночь плелся в самом хвосте колонны.

Поздним вечером мы вышли на улицу из здания гимназии, где после отвратительного, совсем остывшего ужина расположились было на отдых. Сказать по чести, мы и не наелись и не согрелись совершенно, да и поспать-то нам удалось не лучше, чем дворняжке: только задремали, как нас