На этих «поминках» по свинье, потроха которой доставили нам столько радости, я был героем вечера, потому что своей личностью, своим присутствием здесь я как бы ограждал дом от всех возможных неприятностей и бед.

Милена, сидевшая в конце стола, смотрела на меня, словно на божество. Меня даже в жар бросило, ведь она была красивой женщиной, правда невысокая, но чем-то похожая на мою жену.

Сказать об этом я тогда не решился, опасаясь возбудить ревность моей хозяйки.

Сабо

Черт бы побрал его! Ему мороз не заползал под шинель! В то время как другие просыпались и у них зуб на зуб не попадал и спросонья им казалось, что наступил конец света, этому, когда он открыл калитку, ударил в нос запах свежей домашней колбасы! Несчастный солдатик в то время ни о чем другом и думать не мог, как только о, том, чтобы хоть чуточку утолить свой голод, а этот пижон бахвалится тут тем, что не знал, какую из двух бабенок выбрать, не мог решить, какая из них аппетитнее! И холуем своим хвалится: мол, как тому хорошо жилось под его началом! А кто шел в денщики-то? Подлый народишко! Настоящий венгр — гордый человек, он никогда не станет набиваться в денщики, даже к самому командиру батальона. Вот половые, парикмахеры, приказчики — эти рады стараться! Да еще нищие, побирающиеся по деревням!

Тарпатаки

Это была тяжелая ночь! Половина ее ушла на поддержание порядка. Однако мне нужно было позаботиться и о себе самом, чтобы остаток ночи провести по-человечески. Поэтому первое, что я сделал, это занял одну из кассовых кабинок вокзала. Второе, что я также незамедлительно осуществил (хотя это, казалось, и шло вразрез первому), это удалил Бетти с территории вокзала.

Оставалось только успокоить задержанных людей.

Впрочем, вытурить кассиршу из ее конторки оказалось не таким уж простым делом. У меня даже невольно промелькнула мысль: а не устроиться ли нам с ней вдвоем в зашторенной конторке? Какому мужчине не придет это в голову в подобной боевой обстановке? Она бы еще и готовила мне: ведь денщика-то у меня не было!

Но я поручил двум матросам сопроводить ее домой.

Ничего, пару деньков поживем здесь на сухом пайке.

Блондинка Бетти, любезно предоставившая мне накануне ночлег, никак не соглашалась, чтобы ее увели отсюда. Она даже расплакалась. Во-первых, от обиды, что, мол, я ее уже больше не люблю, раз заставил взять деньги. Но она принесла назад пятидесятипенгевую бумажку! Во-вторых, она призналась, что боится одна оставаться в квартире. Она ведь уличная, и поэтому жильцы в доме ее презирают. Даже не разговаривают с ней.

— Они смотрят на меня свысока, — сказала она, коверкая речь.

Это прозвучало у нее очень искренне, и не поверить ей было нельзя. И все же она поняла: на вокзале для нее тоже нет надежного убежища. И тогда сбивчиво, шепотом стала просить меня отпустить домой ее знакомых, которых она видела в толпе пассажиров, прибывших с поездом, — все равно ведь я дам ей провожатых.

Я подумал, что ее знакомые какие-нибудь проходимцы. Каково же было мое удивление, когда Бетти выбрала из толпы нескольких старух и стариков и лишь одного-единственного мужчину помоложе, да и тот поддерживал больную жену, которую вез из будапештской больницы. Увидев это, я понял, что Бетти — умная публичная женщина, не имеющая привычки вербовать себе клиентов среди тех, кто живет поблизости, ведь тогда не миновать постоянных интриг и скандалов.

Когда матросы вернулись, я спросил, не перепало ли на их долю хоть немного женской ласки? Сообразив в чем дело, ребята отрицательно покачали головой.

Девица вела себя так, что им и в голову не пришло побаловаться с ней, даже когда они подошли к порогу ее дома.

Да ведь и мороз-то какой! Тридцать градусов ниже нуля, не очень-то побегаешь за женской юбкой.

Я намеревался рано лечь спать. Но в каморке кассирши это оказалось невозможным: я не переставал дрожать от холода, так как никто не побеспокоился затопить здесь печку.

Раздосадованный, я как раз думал об этом, когда мне позвонили по телефону и сообщили, что в банском дворце — совещание офицерского состава.

Тогда я как-то не обращал внимания на это название — и теперь только осознал, что вместе с дворцом, построенным сербами, мы взяли и его название, ведь бана у нас не было и быть не могло.

Совещание офицеров? Там были все, как говорится, и стар и млад. Да ведь ты тоже, наверно, помнишь, Поздор! Его превосходительство кидал фразы, и они свистели над нашими головами, как некий бумеранг, который то летел в нашу сторону, в зал, то из глубины зала вновь возвращался к нему. Он то размахивал рукой, что-то разъясняя, то угрожающе потрясал кулаком, а иногда как-то странно растопыривал пальцы. И непонятно было, особенно с того места, где я стоял (мне была видна только его спина), откуда же вылетают эти резкие звуки и рубленые фразы: изо рта или из ладони.

— Я не доволен результатами! Враг бежал сюда, в город! Враг скрывается здесь, в домах этого города, и смеется нам в лицо! Или — что еще хуже и позорнее для нас — он хихикает себе в кулак, когда тычет под нос нашему солдату или жандарму несчастную бумажонку в несколько строк — фальшивое удостоверение личности! Стыд и позор! Неужели среди вас не найдется никого, кто бы отомстил за пролитую кровь? Это безволие, отсутствие военной дисциплины свидетельствует о полном крахе нашей боевой подготовки! Я сыт всем этим по горло! И больше не потерплю такой бездеятельности, такой трусости! Я хочу боя! Моя цель — возмездие! Полное уничтожение врага!

Так он говорил добрых полчаса. Мы уже устали его слушать. В помещении было жарко, и все мы вспотели. Особенно те из нас, кто опоздал, добираясь издалека, и, не успев раздеться, стоял сейчас в полном зимнем обмундировании, молча слушая его гневную речь.

Когда наконец все закончилось и мы вышли на улицу (меня сопровождали два мичмана и один прапорщик), нас так прохватило морозом, что пот словно застыл у нас на спинах.

— Что же мы будем делать? — осторожно, словно прощупывая меня, спросил прапорщик. — Ведь что-то и мы должны делать!

Под ногами скрипел и хрустел снег. Когда мы парами направились к