Пётр Карякин
Песня о сыне
Авдотья проснулась до рассвета, умылась, поплескала на сморщенное лицо из медного рукомойника, причесалась и надела чистую рубаху. Помолившись, она достала из сундука пожелтевшую от времени бумажку, разгладила ее сухой коричневой рукой и задумалась…
Много лет назад получила Авдотья эту маленькую бумажку, принесшую ей большое горе. Много раз повторяла она слова, извещающие, что ее сын, пограничник Василий Русых, пропал без вести.
Два раза подавала Авдотья запросы, разыскивая сына, но никто не знал, где он и что с ним.
Семь лет изо дня в день надеялась она, что Василий вернется. Летом, ходила на пристань к каждому пароходу, а зимой на дорогу, тянувшуюся по Иртышу из далекого города.
Уже вернулись все деревенские фронтовики, оставшиеся в живых. Последним из кадровиков пришел Кирюха Пешнин, с которым Василий до войны вместе охотился. Уходил Кирюха в армию здоровым, румяным парнем – Авдотья помнила, как на проводах он лихо наигрывал на двухрядке, – вернулся желтым, как палый лист, с провалившимся ртом и вдавленной грудью.
О себе он рассказывал, что в сорок первом был ранен в Латвии, попал в плен и всю войну проработал в Неметчине. Там, на германских рудниках да в лагерях, и оставил он свое здоровье, а вывез неизлечимую грудную болезнь. Он никуда не ходил, только тихо и жалобно играл на своей двухрядке, приложив к ней ухо, да кашлял. На другую весну Кирюха умер. С его смертью стала умирать и надежда на возвращение сына, согревавшая сердце Авдотьи.
– Видно, не дождусь, – все чаще шептала она.
Уже никто не ждал Василия. Невеста его, Анютка Нилина, давно стала Анной Соболевой. Авдотья же совсем состарилась, все ниже клонясь к земле. Глаза ее от частых слез вылиняли, потускнели. К пароходам она ходила изредка, лишь за тем, чтобы продать проезжающим овощи со своего маленького огорода. Поглядит Авдотья на палубу – много народу нарядного стоит, а лиц не разобрать, плохи глаза стали, да и высматривать некого.
Лишь Пешнина Марья, мать Кирюхи, иногда спросит, нет ли вестей каких, Авдотья только головой покачает да всплакнет.
Завидовала Авдотья Марье. Кирюха ее умер дома. На своем деревенском кладбище лежит: сходить можно, навестить. И только Авдотье некого проведать.
Как-то прослышала она, будто в заморских странах живут наши пленные и их не отпускают.
Опять беспокойно стало на сердце Авдотьи. «Уж не там лй Василий? – думала она И недоумевала: – Как это не пускают?»
Авдотья снова решила послать запрос, нет ли ее сына среди увезенных за море, И потребовать, чтобы его непременно отпустили, если он окажется живым.
…Двадцать второго июня сорок первого года, ночью, Василий пришел за разводящим на свой пост.
Через несколько минут разводящий со сменившимся часовым направились обратно, растаяв в густом орешнике. Василий остался один. Удобнее передвинув на шее ремень автомата, он пошел, стараясь не задевать мокрых от недавнего дождя веток кустарника, всматриваясь в чужой берег за рекой. Там, как и на этом берегу, склоняясь к воде, темнели низкорослые ивы; выше, по косогору, кудрявился орешник.
Неслышно ставя ноги на мокрую, скользкую траву, Василий старался не думать ни о чем постороннем, а только слушать и всматриваться в ночь. Но назойливые мысли, воспоминания одолевали его. Он представил вдруг, как возвратись в деревню, будет гулять по берегу с Анюткой Нилиной, которая, провожая его к пароходу, обещала ждать и прижималась горячим плечом, не стесняясь Кирюхи-гармониста и заплаканной матери Василия, идущих сзади.
Потом около пароходного трапа, видя нерешительность Василия, Анютка привстала на цыпочки, поцеловала его в щеку и отвернулась, а мать, шепча напутствия, перекрестила его.
Когда пароход отвалил, шлепая плицами колес по желтой иртышской воде, Василий долго стоял на корме среди махавших кепками ребят, смотрел на уплывающий берег и видел лишь косынку Анютки, которая мелькала над головами провожающих.
Василий собирался в отпуск, и вот в последние дни все чаще в памяти всплывал час расставания. Но странно, даже думая о матери, он все время видел синеглазую Анютку и жалел, что ничего интересного не сможет рассказать ей при встрече.
Василий стал спускаться по пологому берегу, хоронясь в голубоватой тени, падающей от кустарника. Мягко ступая по намытому весенним разливом илу, он подошел почти к самой воде и осмотрел реку через сетку переплетенных ивовых веток.
Грозовые тучи прошли на восток, небо было чистым и далеким. В его темной холодной глубине плыл янтарный месяц, серебря спокойную гладь реки, от нее веяло сыростью и предутренним холодком.
Поеживаясь под тонким маскировочным плащом, Василий смотрел на реку и вслушивался в тишину. Но его слух ловил только слабый звон капель. Это ивы роняли в воду росу со своих листьев,
«Никого», – подумал пограничник. И тут он чуть не задохнулся от неожиданности.
Он каждую минуту внутренне был готов к нападению с той стороны, но то, что он увидел, было настолько необычным, что он замер, чувствуя, как по спине пробежал холодок.
От чужого берега отходили низкобортные лодки.
Зоркими глазами охотника он сразу же разглядел, что это резиновые понтоны и их много. Он понял, что через реку плывут не просто диверсанты, подумал: «Вот он, мой черед», – и лег тут же, где стоял, на мокрый, скользкий приплесок. Осторожно просунул автомат между тонкими ивовыми стволами, припал щекой к холодному, влажному от росы прикладу.
Когда понтоны, опережая друг друга, выплыли на середину реки, где на быстрине рябился свет месяца, Василий крикнул громко и властно:
– Стой! Кто идет?
В ответ раздались выстрелы.
Василий нажал теплый от пальца спусковой крючок. Автомат часто задрожал. Еще несколько выстрелов успел дать Василий, со злой улыбкой наблюдая, как ближний, прошитый пулями понтон быстро погрузился в воду. Вместо него на воде остался десяток темных голов.
Василий перевел мушку на соседний понтон и тут же почувствовал резкую боль в ноге. Пятясь, он отполз повыше, за корягу, и только здесь услышал, что на реке стоит сплошной грохот бьющих с понтонов и противоположного берега пулеметов.
Стреляя по надвигающимся понтонам, Василий видел, что они плывут теперь уже по всей реке, и влево, и вправо – насколько хватало глаз.
Передние лодки коснулись тупыми носами берега, когда его автомат замолчал. Кончились патроны. Тогда он, далеко назад занеся руку, швырнул гранату.
Взрыв сорвал листья с прибрежного ивняка, опалив его тонкие, влажные ветви, и через их поредевшую завесу Василий увидел полузатопленный понтон
