Сегодня в суде рассматриваются вполне обычные вещи. Мелкие местные проблемы. Вещи не особенно значимые для жизни или для закона. Просто у людей много накопилось взъерошенных перьев после долгой трудной зимы. Дел могло бы быть даже меньше, но именно сегодня хоронили Джошуа Бёрджеса. Сегодня первый день, когда земля оттаяла настолько, что можно выкопать достаточно большую могилу, и Эймос настоял на том, что пора убрать Бёрджеса из его сарая. В конечном счете в землю Бёрджеса опускали те же семеро, кто вырезал его изо льда. Это было как-то уместно. А поскольку церкви у нас нет, то и на церковном кладбище мы его похоронить не могли, – да никто и не хотел его там видеть. Вместо кладбища у Бёрджеса был лес. Просто яму там выкопали, хотя Эймос Поллард настоял на том, чтобы сложить сверху каменную пирамидку.

– Нам не надо, чтобы собаки до него добрались и таскали кости по Уотер-стрит, – сказал Эймос.

Спорить никто не стал.

Но из-за всей этой истории собралась толпа, а потом, конечно, все пошли в таверну. И изрядно набрались. В итоге куча народу подала жалобы, а мне не терпится домой.

– Марта Баллард! – вызывает меня Джозеф Норт с другого конца зала. – У вас какое-то дело?

Я встаю. Прохожу вперед.

– Я пришла дать показания согласно закону.

– Какие? – спрашивает он.

Этот пароль и отзыв мы повторяем уже много лет. Людям в зале он знаком не хуже детских стишков. Мало кто обращает на нас внимание.

– Незамужняя женщина назвала отца своего ребенка, и я сообщаю об этом перед судом, чтобы это было зарегистрировано.

– Назовите женщину, – говорит он. – Назовите отца.

Я делала это бессчетное количество раз, но сейчас все ощущается по-другому. Мне очень не хочется давать эти показания, но я не стану манкировать своими обязанностями.

– В воскресенье, восемнадцатого апреля, Салли Пирс родила сына.

От моих слов расходятся такие круги, будто я бросила в маленький пруд большой камень. Теперь все слушают. Даже Норт удивлен.

– Дочь Уильяма Пирса? – спрашивает он.

– Да.

– Я не знал, что она беременна.

– Не только вы, – отвечаю я.

– А кто отец ребенка?

Я делаю долгий медленный вдох, но едва я открываю рот, чтобы ответить, как вдруг кто-то встает рядом со мной.

– Я, – говорит Джонатан.

Он быстро и легко сжимает мою руку.

– Я пришел заплатить за нее штраф. Двадцать шиллингов. Больше, чем требует закон за первое нарушение. Вы также сможете убедиться в том, что я вывесил объявление о нашем намерении пожениться у таверны.

Джонатан достает из кармана кошелек и кладет на стол перед Генри Сьюаллом. Он наблюдает за тем, как регистрируют признание и уплату штрафа, потом подписывается возле обеих записей.

– У вас есть еще какие-то заявления, мистрис Баллард? – спрашивает Норт.

Я знаю, что ему больно. Но, думаю, больнее всего ему лишиться шанса унизить меня перед судом.

– Нет, – говорю я. Но потом не могу удержаться и добавляю: – Хотя с моей стороны было бы невежливо не поинтересоваться вашим здоровьем. Мне говорили, что оно в последнее время испортилось.

Он сжимает зубы. Зло смотрит на меня.

– Можете не беспокоиться о моем здоровье. Я поправляюсь.

– Наверняка это потому, что за вами ухаживает профессиональный медик.

Как он на это отреагирует, меня не интересует. Я поворачиваюсь и успеваю пройти через половину зала прежде, чем Джонатан меня нагоняет. Норт стучит молотком, распуская собравшихся, и толпа поднимается на ноги, отодвигая скамьи. Они все переговариваются между собой. Сплетничают.

– Я не такой плохой, как ты думаешь, – говорит Джонатан мне на ухо.

– Я никогда и не считала тебя плохим.

– Даже сейчас?

– Ты правильно поступил в отношении Салли. И своего сына.

– Я не про это. Сэм говорил, что ты к нему приходила. Что он рассказал тебе о моем участии в этом… деле.

Зал таверны плывет у меня перед глазами, и я останавливаюсь. Кладу руку ему на щеку. Ощущаю щетину под пальцами. У него глаза как у Эфраима. Стальная голубизна. Глаза добрые, но в глубине их решимость.

– Спроси своего отца про человека по имени Билли Крейн, – говорю я ему. – И ты поймешь, почему я на тебя не сержусь.

* * *

Пятница, 30 апреля. – Ясно и тепло. Джошуа Бёрджеса похоронили сегодня утром. Ходила в Крюк на суд. Пришла домой после обеда. Барнабас Ламбард остался на ужин, и Мозес Поллард тоже. Джонатан привел Салли и их новорожденного сына. Провела день дома.

Двенадцать лет назад

Хэллоуэлл, Мэн

30 апреля 1778 года

Эфраим по очереди достал из телеги три больших камня и положил их на землю.

Вчера, когда мы приехали, шел дождь. Мягкий и теплый весенний дождь, но все равно это было неприятно – спали-то мы в палатках. А вот сегодня вышло солнце, и дети разбрелись по поляне, исследуя новое место. Из наших шестерых Сайресу было почти двадцать два, а юному Эфраиму еще и месяца не исполнилось.

– Я этим так давно уже занимаюсь, – сказала я мужу, пока мы стояли у телеги. Младенца я держала на сгибе руки. – С меня хватит.

– Чего?

– Младенцев. Переездов. Хаоса.

– Я согласен, – сказал он и поцеловал меня в лоб. – Раз уж наконец одного назвали в честь меня.

У него ушло девять лет на то, чтобы убедить меня переехать. Эфраим Баллард человек терпеливый. Наш дом в Оксфорде. Наши дочери тоже. Вот что было для меня сложнее всего – оставить их. Я соглашалась, что в остальном Эфраим прав. Нам нужна была земля, и побольше. И вполне логично было использовать его плотницкие навыки в деревообрабатывающей отрасли. А вот начать все сначала, жить в палатках, пока он строит нам на пустом месте новый дом, – этого я не хотела.

Юный Эфраим стал для нас сюрпризом. Он родился через семь лет после Долли, когда я уже думала, что с родами покончено. Именно беременность заставила меня согласиться. В Оксфорде нам не хватало места и возможностей. В качестве компромисса мы решили привезти с собой дочерей символически.

– Пойдем, – сказал Эфраим. – Давай найдем место для наших девочек.

Он забрал у меня малыша, и мы неторопливо пошли по участку. Эфраим показал мне, где хочет построить дом.

– Места достаточно, чтобы у тебя была собственная рабочая комната, – сказал он. – У Ханны и Долли будет собственная спальня. И у мальчиков тоже. Но наверху.

– Это большой дом получается.

– Да. Именно это я и пытаюсь тебе сказать. Тут хватит места нам всем. И детям, которые когда-нибудь родятся у наших детей. Достаточно большой дом для шумного веселого Рождества.

Мы пошли дальше.

– Тут я построю сарай. А там, – он показал на ручей, в котором по весне воды было много и текла она бурно, – поставлю лесопилку. Она будет больше сарая, такой большой, чтобы держать там целые партии древесины. А когда закончу, сделаю пирс, выходящий на воду, чтобы сталкивать бревна прямо в поток. Может, даже водяное колесо когда-нибудь поставлю.

Эфраим уже назвал этот ручей Милл-Брук. Дальше тот впадал в Кеннебек, яростную и бурную реку. Она была широкая и глубокая, с быстрым течением, в которое вливались весенние дожди и тающий снег. Именно так, уверил меня Эфраим, и должно быть в лесоторговле. Доски же надо перевозить, а для этого нужна река.

Эфраим показал