Могилы, украшенные мраморными статуями и тысячами пестрых цветов, выглядели идиллически. Но когда Ильяс увидел высеченные надписи, он очень удивился. Где-то было указано, что умерший прожил двадцать один день, где-то – тридцать четыре, где-то – семнадцать. Он не знал языка, но мог это понять по цифрам на надгробиях. Однако могилы были слишком большие для младенцев. Ильяс удивился и не мог ничего понять, а не зная итальянского, не мог и спросить у паркового сторожа.

Дома он рассказал об этом своим родственникам и попросил их на выходных сходить в тот парк и разгадать тайну.

Однажды в выходной день они отправились все вместе, нашли в парке сторожа и спросили про цифры на могилах.

– Это кладбище особенное, – ответил сторож. – Здесь на надгробиях людей пишут не их настоящий возраст, а сколько дней в жизни они были счастливы. Кто-то был счастлив двадцать один день, кто-то – тридцать семь. Пока никто не превысил пятьдесят два дня.

Поблагодарив сторожа, они вернулись. Ильяс вскоре вернулся в Мардин, прожил долгую жизнь и однажды заболел. Лежа на смертном одре, он позвал своих сыновей и сказал:

– Вот вам мое завещание. На моем могильном камне вы напишете в точности так: «Ильяс Хабыр из чрева матери сразу ушел в могилу».

Когда мой друг из Мардина рассказывал историю этого бедняги, который всю жизнь мучился и ни дня не был счастлив, мы вместе смеялись. В самолете до Франкфурта я вспоминала эту историю, стараясь не улыбаться, и пробовала применить ее к своей жизни. А сколько дней написала бы на своем надгробии я?

В моей жизни, разумеется, были счастливые дни, но дело не столько в счастье. Самым важным было чувствовать, что живешь, что у жизни есть смысл и ценность. Это не то счастье, которое испытывает девушка в белом свадебном платье с букетом в руках. Здесь речь шла о более глубокой экзистенциальной проблеме, об ответе на странные вопросы вроде «Зачем я появился на свет?» и «Приношу ли я хоть какую-то пользу этой древней планете или живущим на ней людям?».

Если посмотреть с этой стороны, то я могла бы записать на надгробии дни, проведенные с профессором. Хоть я и испытала боль, но он дал мне почувствовать, что я чего-то стою. И не только тем, что снимал передо мной шляпу.

Весь полет до Франкфурта я провела, размышляя о подобных вещах и строя планы на будущее. Впереди меня ждали более насыщенные дни.

Аэропорт гудел как улей и создавал впечатление дорожной развязки, где пересекались оживленные автомобильные потоки скоростных трасс. У кого-то была пересадка, кто-то прилетал, улетал, каждую минуту совершались десятки операций, звучали объявления, бежали строки табло, и в такой суматохе люди жили каждый внутри своей истории, ничего не зная о других. Глядя на них, я вспомнила слова своего приятеля-театрала, с которым общалась в студенчестве: «Каждый играет в своей жизни главную роль».

В книжном магазине аэропорта я купила брошюру о Бад-Арользене и его окрестностях и спросила, нет ли у них Эриха Ауэрбаха. Но его книг не то что на английском, даже на немецком не было. В таких местах продавали легкое чтиво, чтобы пассажиры могли убить время, а в конце поездки бросить книгу в отеле.

Я разыскала вокзал, доехала до Касселя, где сделала пересадку. По пути в Бад-Арользен я размышляла о холодных долинах, замерзших реках, затянутом облаками небе Германии, где в каждом закутке царил порядок, и о событиях шестидесятилетней давности. Да, география – это судьба, но и история – тоже. Жившие в те годы люди пострадали от того, что появились на свет не в то время, в страшном ХХ веке. А родившиеся в последние десятилетия того же века наслаждались благополучием, безопасностью и свободой.

Я немного задремала, затем стала смотреть фотографии Бад-Арользена и его историю. Я не ожидала увидеть такой красивый город. Здания эпохи барокко, зелень, парки и дворец придавали ему очень живописный вид. Особенно красива была Гроссе-Аллее, по обеим сторонам которой были высажены восемьсот восемьдесят дубов. Однако все фотографии были сделаны весной и летом, а когда я приеду в город, все наверняка будет покрыто снегом, как и поля вдоль железной дороги.

В 1131 году монахи-августинцы основали здесь женский монастырь Арольдессен. В 1655 году монастырь был превращен в поместье и до 1918 года служил резиденцией графов Вальдек (позже князей Вальдек-Пирмонт). В 1918 году Вольное государство Вальдек вошло в состав Веймарской Республики, а в 1929-м присоединилось к Пруссии. (А что, было такое государство Вальдек? Раз так написано, значит, было. Вот еще один пример моего невежества.)

Это все, конечно, интересно, но меня интересовала созданная здесь в 1946 году Международная служба розыска, которой управляли немецкие власти и Красный Крест.

Когда я вышла на маленькой станции в Бад-Арользене, уже стемнело, было ужасно холодно, и я не могла уже ничего успеть. Сев в один из белых мерседесов – такси, ждущих перед станцией, я поехала по оледеневшим дорогам в отель. На тротуарах под уличными фонарями сверкал снег. В зависимости от освещения он казался то голубоватым, то желтоватым.

Отель был неплох и в это время года стоял полупустой. И, что важнее всего, можно было бесплатно воспользоваться интернетом. Оставив вещи в маленьком номере, я спустилась вниз, заказала в ресторане отеля местный деликатес (как мне сказали) – жареную форель, выпила пива «Бекс» и, вернувшись, проверила почту. Из важного был только ответ Министерства иностранных дел: «В нашем министерстве нет документов по данной теме».

Я и так об этом догадывалась. Если даже в британском Имперском военном музее не было упоминания о сотнях погибших на «Струме», было наивно искать официальные документы о ней в Турции. Но я, по крайней мере, попытала удачу.

Проснувшись очень рано и проделав долгий путь на самолете и поездах, я сильно устала. После теплого душа я бросилась в белоснежную постель на благоухающие простыни и спала до семи утра без пробуждений. И к тому же без таблеток.

Утром я бодро вышла из отеля и, когда таксист довез меня до здания Международной службы розыска, я чувствовала, как во рту от волнения пересохло. Здесь находилось своего рода цифровое кладбище. В этом здании хранились воспоминания, документы, фотографии миллионов жертв войны.

Вокруг стояла полная тишина. На бетонной арке над воротами было написано International Tracing Service. Пройдя через двор, я вошла в здание и на стойке информации, стараясь не нарушать благоговейной