Однажды ранним июльским утром я вышла в сад «Мицубы» и была напугана внезапным шумом крыльев разом вспорхнувшей из-под кустов возле ворот стаи голубей. Шелест крыльев вызвал в памяти сцену, которую я наблюдала во время своего самого первого посещения летнего Киото. Мне было тогда девятнадцать лет, и я совершала аскетичное путешествие после окончания колледжа, ища по свету вечные истины и исцеление от подростковых сомнений. Я присоединилась к группе молодых японцев и приезжих иностранцев, которые собирались в одном из небольших святилищ обширного храмового комплекса Дайтокудзи, храма Великой добродетели.

Мне помнятся мощные побеленные стены зала для медитации, утренняя роса на банановых листьях в саду. Приходя к храму первой и открывая ворота, я вспугивала пару голубей или спящую ящерку, пригревшуюся на створке деревянных дверей. В то время я ничего не знала ни о Киото, ни о Понтотё, ни о Гионе, ни о неоновой ночной жизни, бурлящей на узких улочках старого города.

Тогда, в 1970 году, я тоже жила неподалеку от реки, но ее северные излучины совсем другие, тихие и темные по ночам. Теперь, спустя несколько лет, у меня не было времени съездить на трамвае на северную окраину города, чтобы погулять по широким каменным панелям возле величественного комплекса Дайтокудзи. Раньше моя жизнь подчинялась простым потребностям, а нынче запуталась в бессчетных условностях: уроки, банкеты, свидание с одним клиентом, визит другого. Я полностью погрузилась в житейские заботы, которых тогда не знала.

Одним июльским днем я ехала по своим делам и застряла в пробке. Сидя в такси, я смотрела на Понтотё за рекой, любуясь прекрасным пейзажем: ряды чайных домиков на противоположном берегу проглядывали сквозь кроны качающихся ив. Тут я заметила двух буддийских священников, бредущих вдоль ряда стоящих в пробке машин. На них были жесткие черные балахоны из сурового полотна, соломенные сандалии и огромные конические шляпы из плотно сплетенного тростника, которые, словно большие корзины, закрывали голову и лицо до самого подбородка. Это были приверженцы дзен-буддизма, совершающие обход для сбора подаяний, служащего обетом этого монашеского ордена. Что-то в облике одного из них приковало мое внимание. Я опустила стекло и попыталась вглядеться в лицо. Когда оба зачем-то сняли шляпы, я уже не сомневалась и крикнула: «Крис!» Молодой монах круто повернулся ко мне. Это был один из моих друзей, с кем я вместе медитировала в Дайтокудзи.

Крис приехал за шесть лет до меня, не зная ни слова по-японски, но с твердым намерением посвятить себя религии. Я знала человек десять – двенадцать столь же самозабвенных поклонников дзена, приехавших сюда, чтобы остаться навсегда, но мало кто из них выдержал более года. Лично меня хватило только на четыре месяца: я остыла, одумалась и поступила в японский университет. Другие тоже разъехались кто куда, некоторые отправились в паломничество в Непал и в Индию. Но я знать не знала, что Крис остался в монастыре в Киото, пока не уловила из окна такси знакомые черты в наголо обритом монахе. Оказывается, он четыре года с неизменным упорством доказывал свою преданность, и наконец его приняли в орден, чем могли похвастать не более десятка иностранцев.

Удивленные монахи подошли к моей машине. Несмотря на прическу гейши, Крис узнал меня с первого взгляда. Затевать разговор на мостовой было не с руки, тем более что автомобили начали движение, и я быстро черкнула ему номер телефона:

– Вот, позвони, когда окажешься возле аппарата. Я еще месяц пробуду в Киото.

Крис сунул карточку в складки своего балахона и провел рукой по бритой голове. Потом поклонился, соединив ладони у груди, и, когда мое такси стало набирать скорость, я увидела, как монахи снова водрузили на головы гигантские шляпы. Никому и в голову не могло прийти, что один из них вовсе не японец.

На следующей неделе около шести часов утра меня разбудил низкий голос монаха, читавшего нараспев дзен-буддийские мантры у меня под окном. Я вскочила, быстро свернула и убрала постель, ожидая, что вот-вот зазвенит колокольчик у входной двери. Но звонок молчал. И на следующее утро мимо нашего дома проходили монахи, но Крис не появлялся. Я поинтересовалась у окасан, что за священники бродят по нашей улице. Оказалось, что в это время монахи всех дзен-буддийских святилищ делают обход по раз заведенным маршрутам, но милостыню просят только в домах, где живет паства их храма. Обитатели «Мицубы» принадлежали к другой секте, и дзен-буддисты к нам не заходили. И все же, заслышав приближающееся пение мантры, я бежала к окну, но видела только удалявшуюся гороподобную шляпу. И все же однажды, около часа дня, колокольчик в нашем доме зазвенел, и я пошла навстречу необычному монаху.

– Даже не думала, что ты еще здесь, – сказала я Крису, когда он усаживался на татами, вытянув одну ногу и подогнув под себя другую в позе полулотоса. Он держался свободно и выглядел бодро. – Вид у тебя хороший. Аскеза пошла тебе на пользу.

– Ты тоже выглядишь хорошо, – рассмеялся Крис, оглядывая мой сямисэн и развешенные для проветривания кимоно.

Мы оба чувствовали себя несколько смущенно – монах и гейша, оба неяпонцы. Чтобы начать разговор, я напомнила Крису, как шесть лет назад мы сидели с ним в кафе, где крутили исключительно пластинки Боба Дилана.

– Это все для меня в прошлом, – вздохнул Крис. – Сейчас даже времени нет слушать музыку.

Скоро под окном раздался речитатив компаньона Криса, и моему другу было пора идти.

– Послушай, пятнадцатого у нас в храме устраивается день сомэн (это японская лапша, которую летней жарой едят в холодном виде). Мы готовим ее в больших котлах и угощаем всех, кто придет. А монахи еще делают бумажные фонарики, их тоже раздают всем гостям. Приходи и приводи своих подруг. – На выходе он повязал под подбородком свою огромную шляпу. – До свидания, Кикуко, увидимся пятнадцатого.

Крис набрал полную грудь воздуха и пошел по улице, затянув свои мантры, которые возвещают приход монаха, собирающего подаяния.

Я рассказала окасан о приглашении Криса на холодную лапшу.

– Я слышала об этом обычае, –