– Ты веришь в такую чушь, сын? – возмущался отец.

– Верю! Ничто на этой земле не уничтожается, а только меняет свои места обитания. А ещё я верю в то, что у животных тоже есть циклы прогресса и орбиты их душ не меньше, чем орбиты небесных тел, вращающихся по фиксированным контурам. Если эта теория верна, то воздержание от употребления мяса будет безусловным признаком чистоты, если ложна – то однозначной экономией… Вот скажи, отец, в чём ты видишь вред моему организму, если я просто лишаю себя пищи, которая питает львов и стервятников? Человеку и бескровной еды хватит. Пища, чуждая нашему существу, вредна и для здоровья. А ещё, когда бойня на скотном дворе служит прихотям человека, безжалостность переходит в его привычку. Не волнуйся за меня, своё состояние я нахожу не только возвышенным, но ещё и приятным. Мне кажется, что душа моя стала подвижнее.

На этот раз Сенека Старший не стал наказывать сына за ослушание. Но наблюдение за ним не оставил.

С годами греческая философия окончательно захватила Луция. Он познакомился со стоиком[17] Атталом из Пергама, который предостерегал молодых римлян от чрезмерного увлечения удовольствиями, предлагая взамен занятия философией:

– Посмотрите на собаку, – наставлял Аттал, – которая с жадностью хватает куски, брошенные хозяином со стола. Она заглатывает их поспешно, из-за чего лишает себя удовольствия посмаковать. А мудрец, напротив, способен переживать каждый момент жизни во всей его полноте. Время, проведённое с философом, по обыкновению приносит пользу. И для учителя, и для ученика цель одна – польза, которую один желает принести, другой – получить.

Сенека буквально захлёбывался восторгом, слушая Аттала, который проклинап погрязших в пороках и невежестве римлян. Особенно в душу его запали слова о том, что «для человека, несущего груз жизни, всё лишнее обременительно». Луций понял их столь буквально, что заявил отцу о готовности раздать беднякам часть семейного имущества, потому что ему стыдно перед ними за собственное благополучие.

Сенека Старший забил тревогу! Он вдруг засомневался в душевном здоровье сына и строго потребовал объяснений.

– Я вижу высшую ценность своего существования в свободе выбора предпочтений, – спокойно ответил Луций. – Посему с этого момента я отказываюсь от всякого рода развлечений и удовольствий. Они подстерегают меня, чтобы захватить врасплох, наподобие врагов, с которыми нельзя ни воевать открытым оружием, как в бою, ни жить в покое, как в мирное время. Я воздержан, одеваюсь скромно, веду трезвую жизнь, но порою зрелище богатства и роскоши прельщает меня. Я отхожу от него, хотя не с завистью, но с грустью в сердце. Мне приходит на ум такая мысль: не есть ли этот дворец, из которого я выхожу, истинным обиталищем счастья? Я не попадаю в морские бури, но постоянно страдаю от морской болезни, я не болен, но и не чувствую себя здоровым. Потому за столом я ограничу себя: буду есть, сколько требуется для поддержания жизни в организме. А вот заботы о пище для души – другое дело: чем больше душа принимает в себя, тем она становится шире.

Мать, как и отец, не могла оставаться равнодушной к состоянию души и тела сына. Она попыталась его урезонить. Но её участия не хватило, чтобы отвлечь сына от влияния учения пифагорейца Сотиона, убеждённого вегетарианца. В результате Сенека Младший полностью отказался от мясной пищи и при этом неустанно повторял, что привычка к мясу влечёт за собой жестокость, как и привычка к вину. А это противно природной простоте и приводит к нарушению соразмерностей нашего существования.

На завтрак Луций съедал корочку сухого хлеба, запивая родниковой водой. Он отказался от любимых прежде устриц и грибов, поскольку они – не пища, а лакомство для возбуждения аппетита и только помогают съесть больше, чем желудок мог бы вместить. Он настолько привык к новому образу жизни, что ему казалось, будто дух его стал подвижнее, а ум острее. Спал юноша теперь на полу, подстелив только тростниковую рогожку, и совсем перестал пользоваться городской баней, где граждане помимо водных процедур обычно умащивали тела благовониями – предпочитал мыться дома, чистой водой.

 * * *

После полувекового правления Римом принцепс Август умер «доброй смертью». Оставшись без прямых наследников, он передал Римскую империю пасынку Тиберию. Ещё Август завещал римскому народу «отеческие» наставления, которые были выбиты на памятных медных досках на латинском и греческом языках. Их разместили в римских городах – «чтобы читали и запоминали».

Тиберий, которого впервые в истории Рима уже называли императором, поначалу действовал с оглядкой на закон и общественное мнение. Затем, преисполнившись презрения к людям, показал власть в её самой низменной и порочной ипостаси. Были возобновлены судебные процессы «об оскорблении величества». Но если в прежние времена закон подразумевал под ними только государственную измену, то при Тиберии к суду привлекался каждый гражданин, осмелившийся оскорбить словом императорскую особу. Из Рима изгонялись инородцы, исповедовавшие чуждые римлянами обряды и культы, преследовались греческие философы, «нарушавшие» общеустановленные порядки. Начались гонения на учителей из Греции, «портивших молодёжь лекциями в модных школах мудрости».

Отец Луция боялся, что за вольнодумие учеников он может потерять риторскую школу и, что ещё страшнее, – жизнь. А поведение Луция, которое тот не скрывал от посторонних глаз и ушей, грозило огромными неприятностями всей семье. Опасаясь доносов, Сенека Старший всё-таки убедил сына вернуться к прежним привычкам, и главное – обедать помногу и лучше.

Глава третья

Прикажи себе жить

Сенека Старший готовил сыновей к государственной службе, в основном уделяя внимание гуманитарным наукам. Но каждого римлянина, достигшего двадцати лет, ожидала неизбежная военная подготовка. Без навыка владения оружием, без способности крепко держаться в седле, а также без умения плавать не было шансов на продвижение в государственной структуре. Необходимые навыки новобранцы получали в специальных армейских лагерях за четыре месяца.

Луций не представлял себя военным человеком. С детства он часто простужался, болел горлом и свои физические возможности оценивал как весьма слабые. Отец предлагал укреплять здоровье атлетическими упражнениями, но Луций на это отвечал:

– Когда душа больная, тело, сколько бы в нём ни имелось сил, также окажется больным. Вот и получается, что важнее занятий для души, важнее умственной работы –