Я оглядываюсь на лужайку, раздумывая, стоит ли признаваться в том, чему стала свидетелем. Перед моим мысленным взором возникает образ Порше, обводящего взглядом бальную толпу. Его изможденное лицо в обрамлении жидких прядей, взгляд, нацеленный на Лару. У меня внутри все сжимается от дурного предчувствия.

– Надо отнести ее лакею, – говорит служанка, поднимая крысу за хвост. – Мсье Маршан заявил, что, если найдут еще одну, он вызовет крысолова из деревни, как его… Порше, что ли.

– Но ведь он, кажется, уехал отсюда? – возражаю я. – Много лет назад.

– Да, но теперь, судя по всему, вернулся.

Прежде чем я успеваю сказать что‑нибудь еще, служанка спускается с крыльца.

– Если ты ищешь сестру, она наверху, в своей комнате.

Я поднимаюсь по лестницам в комнату в башне, размышляя о только что происшедшем. Мсье Маршан собирается вызвать этого странного типа в замок, чтобы тот разобрался с крысами, которых сам же и подкидывает! Я замираю на месте, ошеломленная догадкой. Ну конечно! Порше нарочно развел крыс, чтобы иметь повод как можно чаще появляться в замке, не вызывая подозрений! Я содрогаюсь. А вдруг эта уловка, эта комбинация предназначена для того, чтобы добраться до моей сестры?

И, перепрыгивая через две ступеньки за раз, я со всех ног устремляюсь к Ларе, собираясь предупредить ее. Распахиваю незапертую дверь, но в комнате сестры нет.

Если не считать того вечера, когда мы ужинали внизу у тетушки, я была в этой каморке всего пару раз, да и то недолго. Я выхожу на середину комнаты, вновь завороженная этим пространством и сценками на обоях. Сквозь высокие оконные створки внутрь проникает солнечный луч, высвечивая сценку, на которой Жозеф вместе с матерью запускает воздушного змея. Воздух перед изображением мерцает, словно насыщенный волшебной пыльцой. Эта каморка похожа на комнату из папиных сказок о юных красавицах, прекрасных принцах, суровых отцах и злобных королевах.

Солнце на минуту скрывается, и мой взгляд падает на предметы, разложенные на столе у окна. Поначалу я не обращаю на эти обыденные вещи внимания. Все еще витая в грезах, я беру в руки ближайшую ко мне безделушку, маленькую глиняную бутылочку, закупоренную пробкой, рассеянно провожу пальцем по ее ровным граням, вытаскиваю пробку и уже собираюсь поставить на место, когда до моих ноздрей долетает смрадный запах прокисшего вина и гниющих листьев. Я заключаю, что эта омерзительная жидкость, явно не предназначенная для питья, – какое‑нибудь растирание.

Я снова затыкаю бутылочку пробкой и ставлю ее на стол. Рядом лежат несколько льняных лоскутов, иголки и булавки, катушка ниток. Лара занималась шитьем, и, действительно, на дверных крючках висят платья, а по кровати разбросаны корсеты, лифы и нижние юбки. У некоторых распороты боковые швы, к другим Лара уже начала приметывать вставки, свисающие, будто языки. На столе под швейными принадлежностями лежит стопка бумаг, нижний лист высовывается. На нем что‑то написано рукой сестры, поэтому я вытаскиваю его и читаю последние строки:

«Затем измельчите и добавьте два свежих корня папоротника (более известного как корень проститутки). Доведите до кипения, процедите отвар и выпейте».

Я собираюсь просмотреть все, что выше этой фразы, но слышу шаги на лестнице и скрип половиц у порога. Я поспешно засовываю листок обратно в стопку и поворачиваюсь к двери, ожидая, что она вот-вот распахнется. Но никто не входит.

Вместо этого с лестницы доносится несколько жутких ударов, похожих на глухой стук падающего с большой высоты предмета, вроде мешка с сырым ячменем. Я выскакиваю за дверь и вижу внизу, у подножия винтовой лестницы, скорчившуюся фигурку с неестественно вскинутой головой.

Плодородие

Лара

Я слышу, как сестра выкрикивает мое имя с верхних ступеней винтовой лестницы, и сердце у меня падает. Как объяснить ей, зачем я так поступила?

Софи бросается ко мне.

– Тебе больно? Говорить можешь?

Я медленно шевелю руками и ногами и поднимаю взгляд. В голове стоит звон. Я пытаюсь дотронуться рукой до левой щеки, которая невыносимо горит. Должно быть, при падении я задела ступеньку. Интересно, понимает ли Софи, какие чувства обуревают меня в эту минуту: потрясение, вызываемое болью, унижение, оттого что меня застигли врасплох, отчаяние, которое привело меня к этому. Последнее сильнее всего.

– У тебя все лицо распухло и побагровело! – восклицает сестра.

– Мне не больно, – бормочу я. – Просто споткнулась, и все.

В глазах Софи мелькает мимолетная тень внезапной догадки.

– Если ты считаешь, что можешь идти, вставай, – говорит она, обнимая меня и пытаясь поднять с пола. – Давай я уложу тебя в постель и приложу к лицу что‑нибудь холодное.

Мне трудно подниматься по винтовой лестнице, у меня ужасно кружится голова. В последний раз я ощущала нечто подобное сразу после падения с фургона. Сестра укладывает меня на покрывало и смачивает водой из кувшина льняной лоскут.

– Лицо сильно горит? – спрашивает она. – Оно такого же цвета, как обои!

Софи пытается пошутить, но я морщусь. От этих обоев никуда не деться.

Сестра осторожно кладет холодный лоскут мне на лоб.

– Мне нелегко это говорить… – бормочет она.

Я прекрасно знаю, что она хочет сказать, и продолжать ей не нужно.

– Я не желаю это обсуждать.

– Но ты же не знаешь, о чем речь! – Софи пристально разглядывает мое лицо, словно стараясь раскусить меня. – Это так похоже на тебя, – добавляет она, – захлопываться, как мышеловка, когда необходимо обсудить важнейшие вопросы. Почему ты никогда ничего не говоришь прямо?

Я теряю самообладание.

– Как ты, Софи? Если бы я вела себя так, как ты, нас выставили бы отсюда много лет назад. – Я закрываю глаза. Мне не хочется ругаться, но моя сестра всегда готова ввязаться в перепалку. – Ты ведь тогда чуть было не упомянула его имя. Де Контуа.

Теперь наступает очередь Софи замыкаться в себе. Несколько секунд сестра сидит не двигаясь, и я ожидаю, что она вот-вот накинется на меня с возражениями, но вместо этого Софи берет меня за руку.

– Я сожалею о том, что произошло между нами в прошлый раз. Ты по-прежнему моя сестра, Лара. – Голос у нее срывается, и она крепко стискивает мои пальцы. – Но я собиралась говорить не об этом. Я знаю про… – Она указывает взглядом на мой живот. – Мама тоже скоро узнает. И все остальные. Мне не верится, что тетушка Бертэ до сих пор не догадалась.

Я цепенею.

– Мне удается это скрывать. Я найду выход.

– Пить бог знает что, чтобы избавиться от ребенка, – не выход, – возражает Софи. – И сегодня… ты вовсе не оступилась, правда?

Стыд и