Всю ночь в той стороне, откуда ребята спустились в долину Теремков, погрохатывало, тусклые сполохи дальних молний освещали тыльную, направленную на юго-восток, к коренному, Ивановскому хребту, стенку палатки. Однако разбуженным грозой Вадиму и Кате, – на Грушакова раскаты грома никак не подействовали, разве что парень стал еще громче храпеть в своём углу, – так и не удалось дождаться барабанной дроби первых капель по брезенту палатки. Видимо, ливень так и застрял где-то, зацепясь тяжёлыми, неповоротливыми тучами за острые пики белоснежных вершин, да там весь и иссяк, скатившись мутными потоками в истоки горных ручейков и речек.

Утром следующего дня Василий наметил для себя поход вниз по течению стремительной Быструхи. Вадим и Катя решили составить ему компанию. За два с лишним десятилетия капризная, вырвавшаяся из узкой теснины туннеля в горе на относительную равнину, река не раз меняла своё русло, о чём свидетельствовали подсохшие, поблескивающие на солнце крупинками кварца, каменные борозды и песчаные проплешины на той, противоположной от ребят, стороне, и намытые течением галечные продолговатые островки, разбросанные по Быструхе там и сям; да и этот берег был обрывистым и даже опасным, стоило только посмотреть на очередной береговой изгиб своенравного движения взбаламученного и вспученного ночной грозой потока, где зелёный дёрн и плети засохших корней нависали над промоинами – нишами под берегами наподобие косматых землистых козырьков. Недаром ведь в народе подмечено, что и мельницу вода ломает, особенно если она такая неуправляемая и пронырливая, как в реке Быструхе.

Могучая лиственница, что когда-то возвышалась на поляне метрах в десяти от берега и годовые древесные кольца которой никому не сосчитать, теперь достаивала свои последние сроки. Река вплотную подобралась и к ней. Корни, нависающие над бешеным потоком и поминутно окунающиеся в проносящиеся волны, уже давно были отшлифованы до блеска и растереблены до косичек. Те же, что по-паучьи вцепились в размываемый берег, с каждым часом подмокали, хватка ослабевала, неумолимая вода подплёскивала и уносила на стремнину не только песчинки, но и мелкий разноцветный галечник, очищая и делая беспомощным уже и само стержневое матёрое корневище.

– Ребята, вы бы держались подальше от берега, – Катя смахнула набок изящной ладошкой прядь вьющихся, выбившихся из-под цветной панамки золотисто-русых волос, другой рукой поправила сползшую с хрупких девичьих ключиц лямку рюкзачка. – Видите, какие буруны! Слизнут в мутную водичку – и поминай, как звали!

– Не будь перестраховщицей, Катюша. Мы итак метрах в трёх от береговой кромки идём. – Выспавшийся Василий чувствовал себя так превосходно, как никогда, шаг его был твёрд и пружинист. – Сами мы в воду, как ты понимаешь, ни за что не полезем, а стряхнуть с этой полянки в речные объятья нас сможет одно только семибалльное землетрясение, которого, как ты замечаешь, пока что не ожидается!

– Да ты, брат, поэт! – широко улыбнулся Вадим. – Что-то раньше я подобного высокого слога за тобой не замечал, или на тебя так подействовала вся эта первозданная красота?

– Ну, красота не красота, а вот общение с тобой и с Катюшей мне как дополнительный стакан парного молока, которое, ты же знаешь, как я обожаю.

– Я ушам своим не верю! Вадим, ущипни меня, только не больно, – или всё, что я здесь слышу, действительно – не сон? Наш ёжик наконец-то осыпает все свои колючие иголки и на глазах превращается в необыкновенного лапочку, да такого, что у меня и слов нет!

– А вот такие мы с братом. – Вадим помолчал, подыскивая необходимое слово, и произнёс раздельно по слогам. – Не-пред-ска-зу-е-мы-е! – И шутливым тоном закончил: – Так что прошу любить и жаловать нас, уважаемая и даже горячо любимая Екатерина Станиславовна!

Вадим весело пробежал вперёд, обернулся, согнул правую руку в локте, кулак упёр себе в бок, чтобы получился этакий крендель, подбоченился и подставил его нагнавшей Кате, приглашая её просунуть тонкую загорелую ручку в полое пространство этого мускулистого кренделя. Василий, наблюдая за их дурачествами, чуть приотстал, доброе расположение духа, с которым он сегодня выбрался из своего ватного спальника, так и не покидало парня. Что-то необъяснимое происходило в эти два дня с ним, оно и радовало, и пугало одновременно. Радовало тем, что недовольство и раздражение, с которыми он жил не один год, незаметно таяли в его душе. Пугало тем, что, если так будет продолжаться и дальше, он, как ему казалось, в какой-то момент потеряет всю твёрдость характера, и тогда любой сможет вытирать свои ноги об него. Но что-то внутри подсказывало парню, что опасения его несколько преувеличены и твёрдость характера, а тем более воля, от того, что он будет больше радоваться и идти навстречу людям, сильно-то и не пострадают. Василий мысленно одёрнул себя и по привычке усмехнулся: ну, вот, мол, дожил – уже и в самокопаниях погряз, как курица в апрельской грязи!

Между тем Вадим и Катя еще более отдалились от Василия. «Пусть резвятся, нагоню попозже, что мне им мешать», – парень подобрал плоский голубой камешек и запустил его крутой дугой вверх. Камешек без брызг вошёл в воду у противоположного, относительно спокойного берега. Василий удовлетворённо хмыкнул. Этому приёму бросания камней в реку он научился в детстве, когда они с соседскими мальчишками днями пропадали на городской речке. А назывался этот метод хоть и простенько, да не совсем понятно – замок. Ладно, замок так замок, главное, что навыки не забыл. Настроения у Грушакова прибавилось, он даже замурлыкал какой-то популярный мотив, когда где-то рядом вдруг страшно ухнуло, затрещало. Боковым зрением Василий, только что любовавшийся игрой стремительных волн, машинально зафиксировал неестественную подвижку могучей лиственницы на фоне горного гребня и синего неба, когда та как бы нехотя провернулась вокруг своей оси и, ускоряясь, начала заваливаться, но не поперёк реки, а вдоль берега, прямо навстречу их весёлой группе.

То, что произошло дальше, поначалу повергло Василия в оторопь, ноги будто вросли в землю, голова сделалась пустой и звонкой, во рту пересохло. Падающая лиственница с треском ломаемых веток гулко ударилась о землю, спружинила, ствол подпрыгнул над поляной и резко отвалился к затравевшей полоске берега. Шедшие впереди Вадим и Катя кустистой, растопыренной кроной были тут же сметены в несущийся поток. Василия обдало горьковатым запахом хвои, однако ни одна светло-зелёная мягкая лапа не достала до его лица, зато это разом привело парня в себя, и он, не думая, скинул с плеч рюкзак и бросился с берега в пучину. Вода была прохладной, волны дробно искрились тысячами маленьких