– Да, странный сон. Прямо тени забытых предков какие-то. – Вадим серьезно посмотрел на замолчавшего брата. – Ты сам-то как всё это можешь объяснить?

В ответ Василий только передёрнул плечами и развёл руками. Зато Катя быстро нашла объяснение этому загадочному сну, и было оно будто бы понятным и доступным, как прибрежная плоская, поскобленная и отполированная водой плита, но вместе с тем образным и неожиданным.

– Просто ты вчера, Вася, сильно утомился в дороге. Вечером ни с того ни с сего на нас с Вадимом взъелся, наехидничал, а совесть твоя и выдала тебе за это такой художественно-поэтический сон. Я тебе его легко растолкую: бабки и дед – это твои мысли о нас, корова – это лежащая перед нами долина, а золотые украшения – это Вадим и я, твои драгоценные друзья. – Катя добродушно улыбнулась. – Так что не бегай от нас – и всё наладится.

– Твоя версия, Катюша, конечно же симпатичная, – вроде как согласился Грушаков. – Но весьма неубедительная. Сравнить бабок и деда с моими мыслями – это еще куда ни шло, а вот прекрасная, по твоим же словам, долина в образе коровы с разодранным выменем – это ни в какие ворота не лезет. Да и про драгоценности надо еще крепко подумать. Зато Вадимовы «тени забытых предков» – над этим стоит поразмышлять. И без дураков.

Василий подобрал раздвоенный на конце толстый сук и поворошил им затухающий костёр. Угли дружно вспыхнули, и ярко-оранжевое пламя сделало костёр похожим на миниатюрный осколок, отпавший от жаркого солнца на голубом, без единого облачка, небе.

– Вадим, может быть, мать тебе еще о чём-то отдельно рассказывала, кроме того, как они очутились в этих Теремках и в сильную грозу потеряли здесь друг друга? – Василий бросил сук в костёр и повернулся к брату. – Зачем они с отцом вообще сюда пошли? Что здесь забыли? Не клад ли какой кержацкий искали?

– Ты, Василий, не хуже меня знаешь историю о том, как дядю Сашу снесло течением и старообрядцы его спасли…

– Да, но только в общих чертах. Ты же в курсе, что мать твоя на эту тему не особо любит распространяться. Всю информацию из тётки Натальи приходится едва ли не клещами вытягивать, как говорится, в час по чайной ложке.

– Вот я и полагаю, что они сюда отправились, скорее всего, поблагодарить кержаков за спасение твоего отца. Так, по крайней мере, намекала мама. Один раз она проговорилась о какой-то самодельной карте, но, когда я переспросил её, мама сказала, что оговорилась, что никакой карты и в помине нет и никогда не было. Будто бы по памяти дядя Саша привёл её в эту долину.

– А кержаков-то хоть нашли кого?

– Нет, мол, к тому времени те перебрались уже куда-то дальше в горы. А когда я ненароком спросил маму про клад, она отшутилась, что ты, дескать, для нас с отцом самый ценный клад и других нам и на дух не надо.

– А что? Наталья Никифоровна права, – с весёлыми интонациями в голосе вмешалась в разговор братьев Катя. – Ты, Вадим, не просто какой-то там клад, ты – моё сокровище. А если серьезно, то хватит уже, наверное, ребята, вести на протяжении всего нашего похода одни и те же разговоры: как да что, было или не было. Мы уже в долине, давайте обследуем её, осмотрим все потаённые уголки. Если повезёт, Василий, может, и отыщем что из вещей, связанных с твоим отцом, – примирительно закончила Катя.

Глянцево-зелёные заросли одичавшей крапивы венчали изжёлта-серые султаны созревающих мохнатых семенников. Скоро август, время, когда разлетятся парашютики семян уже не только по монастырскому заросшему по плечо человеку двору, но и за сгнившую поскотину, от которой и остались-то, напоминающие корни обломанных зубов, редкие листвяжные столбики. Буйные заросли крапивы, сибирской полыни и чертополоха давно и надёжно спрятали в себя и кельи, и хлев с сараями поодаль от них. Одни лишь тесовые крыши, как перевёрнутые лодки, казалось, легонько покачивались от знойного ветерка, или это просто шевелились в мареве волнообразно, то наплывая на кровли, то откатывая от них, изумрудные озёрца высокой, густой и переливчатой травы. Вадим перевёл свой взгляд выше, на кедровые раскидистые кроны. Все они были щедро усыпаны светло-коричневыми смолистыми шишками.

– Эх, братцы, рановато мы сюда нагрянули. – В голосе Василия прочитывалось неподдельное сожаление. Он тоже внимательно оглядывал этот будущий знатный урожай кедровых орехов. – Пока что шишка – голимая смола, а вот через месяц бы, так и намолотить можно кулей по десять на каждого.

– Намолотить-то намолотишь, а вывезти как? – Вадим был, как всегда, серьезен. – Ни машина, ни телега через горловину, ту, что на верху, не пройдёт. А на себе – так до морковкиной заговни не управишься.

– Да это я так, к слову. Когда нам заниматься этой шишкой? Но ты же меня знаешь – не могу я пройти мимо, если увижу, что рядом что-то плохо лежит и спокойно можно взять. Сколько себя за это ломаю, но пока с переменным успехом.

– Вот это по-нашему, по-комсомольски, – подала голос стоявшая на утоптанном пятачке позади ребят Катя. – Самокритика – это, Василий, верный путь к моральному выздоровлению.

– Ну, ты загнула, Катюша. Где ты видишь больного? Да будет тебе известно – я не люблю самокопанья. Это у меня так, случайно вырвалось, и адресовалось, заметь, отнюдь не для твоих красивых ушек, а моему двоюродному брату.

– Ты, Вася, как из зоопарка, ни дать ни взять – настоящий ёжик, – девушка хоть и не обиделась, но чувствовалось, что близка к этому. – Ни по шерсти не погладить, не провести ладошкой против твоих колючих иголок.

– Что вы, ребята, опять сцепились! Пойдёмте-ка лучше тропы пробивать к этим строениям. Может, чего ценного там отыщем. – И Вадим, подняв руки над головой, чтобы не обжечься, первым принялся уминать кирзовыми ботинками крапиву перед собой.

Обследование всех сохранившихся монастырских строений не дало ничего, что бы приблизило ребят к раскрытию тайны пропажи Александра Грушакова. На это ушёл почти весь день, и надо бы позаботиться о ночлеге. Катя предложила было расположиться в одной из келий, но парни сомнительному отдыху в тесной, к тому же полуистлевшей