Обычно судьи приезжают сюда только дважды в год – раз в декабре и раз в июле. Но дело Фостер такое серьезное, что оно потребовало специального заседания суда. А дополнительные сложности обеспечила сама река Кеннебек. Обычно судьи плывут из Бостона в Бат, а потом вверх по реке до Пауналборо, но вчера они смогли добраться только до Бата, а на остаток пути пришлось нанимать карету. Для людей, живущих вдоль реки, весь образ жизни меняется, когда она замерзает, но судьи воспринимают неудобство как личное оскорбление.

– Вон там Роберт Трит Пейн, – шепчет мне Эфраим, пока мы выбираем себе стол для завтрака.

Я стараюсь не слишком пялиться в ту сторону. Пейн в колониях настоящая легенда. Он один из пятидесяти шести подписавших Декларацию независимости. Юрист, политик, судья и один из основателей Пенсильванского общества аболиционистов. Большую часть своей жизни он старался сделать рабство незаконным на территориях, которые теперь стали штатами, и хотя многие считают его дело безнадежным, надеюсь, что Пейн добьется успеха.

– А он справедлив? – спрашиваю я. – Он прислушается к фактам этого дела?

Эфраим кивает.

– Мне говорили, что он очень тверд в своих принципах.

– А остальные?

– Тот темноволосый слева – Натан Кашинг, – Эфраим слегка кивает в сторону Кашинга. – Его назначил судьей в январе Джон Хэнкок. Его брат Уильям – один из пяти судей Верховного суда Соединенных Штатов.

– То есть с правом он хорошо знаком.

– Ну да, у них это семейная традиция. Рядом с ним Инкриз Саммерс. Вполне серьезный юрист, он уже восемь лет в суде. Назначен тоже Хэнкоком.

– А последний?

– Фрэнсис Дейна. Делегат Континентального конгресса. Подписывал Статьи Конфедерации [19]. Он пользуется всеобщим уважением.

– И все выпускники Гарварда?

– Да.

Я вздыхаю.

– Честно говоря, я уже устала от гарвардцев. В последнее время у меня от них одни проблемы.

– Ну, я считаю, лучше юристов Ребекке Фостер ждать невозможно. Они ни капли не похожи на тех, кто слушал дело раньше. Если у нее и есть шанс на справедливость, то только тут.

Я ерзаю на стуле, потом смотрю на Эфраима, не скрывая тревоги.

– А ты Фостеров уже видел?

– Нет. – Он на меня смотрит не менее встревоженно. – Они здесь не останавливались. Ну или пока не приехали. Я доплатил, чтобы оставить за ними последний номер. Но в Пауналборо еще с десяток мест, где они могли бы остановиться.

Я смотрю на судей, сидящих за столом на противоположном конце комнаты. Вроде бы простые смертные за завтраком, мужчины разных возрастов. Но всего через несколько часов они наденут черные шелковые мантии и напудренные парики и превратятся в символы власти. Эти четверо мужчин определят, полагается ли справедливость всем или только немногим избранным.

* * *

Принимать ванну – это роскошь. Я уже несколько лет не сидела в настоящей медной ванне, и теперь, пока мы ждем начала суда, наслаждаюсь. За эту привилегию я доплачиваю, потому что детям капитана Гудвина приходится поднять наверх с десяток ведер горячей воды, чтобы наполнить ванну. Мне все равно. Возможность час сидеть здесь и отмокать стоит каждого потраченного шиллинга. У меня есть мыло, чистые полотенца и тихая комната, где я могу разобраться со своими мыслями.

Я сижу в воде, пока не начинает морщиться кожа на пальцах, пока вода не превращается из горячей сперва в теплую, а потом в прохладную. С мокрых волос капает вода, стекая по изогнутым краям ванны, а я слушаю шум и суету повседневной жизни дома, которым управлять не мне. Эта таверна дело семейное, как и у Поллардов, и я слышу шаги и приглушенные разговоры. Хлопанье дверей и беготню детей вверх-вниз по лестнице. Их смех и веселые споры. Подо мной, надо мной, повсюду звуки жизни, звуки большой семьи.

Именно в такой разгрузке нуждались мои нервы. Когда солнце на небе передвигается дальше, а вода в ванной становится слишком холодной, я наконец вылезаю и встаю на коврик. Вытершись полотенцем, я надеваю зеленое шелковое платье, которое сшила по моему заказу мистрис Денсмор. Оно сидит на мне идеально и ощущается жестким и блестящим, как и полагается ненадеванному до сих пор платью.

Когда я выхожу, Эфраим уже ждет меня в комнате, и я чувствую, что он тоже набирается сил для сегодняшнего суда. Он стоит лицом к окну, наблюдает, как надвигаются стальные тучи, и не поворачивается, когда я вхожу в комнату.

– Рассматривать будут четыре дела, – говорит Эфраим. – Мне только что рассказал секретарь суда внизу. Дело Норта будет последним.

– Вроде же должны были рассматривать только его дело?

– Так до прошлой недели было. Теперь из нижних инстанций передали три других дела… – он колеблется, подбирая подходящее слово, – …плотской натуры. Они решили, лучше убить четырех зайцев одним выстрелом, если можно так выразиться, а не ждать июля. Может быть, надеются июльской поездки вообще избежать.

Эфраим наконец поворачивается. Смотрит на меня. Присвистывает.

– Что?

– Платье новое.

– Да.

Он подходит ко мне. Проводит кончиком пальца за воротником.

– Ты чудесно выглядишь в зеленом.

Я смотрю куда-то в стену за ним.

– Я подумала, что мне лучше… что это важно. Именно сегодня. Не выглядеть как какая-то напыжившаяся селянка, – пытаюсь объяснить я. – Это уважаемые люди, и они будут решать судьбу моей подруги. Я хотела…

Эфраим притягивает меня к себе, как он делает каждый раз, когда к моим глазам приливают слезы. Я не очень плаксива, но сегодняшний день действительно важен. А мы проделали долгий путь, чтобы все это наконец осталось позади.

– Ты чудесно выглядишь, – снова повторяет он, тепло шепча мне в ухо. – Теперь давай найдем Фостеров.

* * *

– Заседание Высшего апелляционного суда объявляется открытым, – провозглашает секретарь суда полному залу собравшихся. – Прошу всех встать и приветствовать достопочтенных судей Роберта Трита Пейна, Натана Кашинга, Инкриза Самнера и Фрэнсиса Дейну.

Четверо судей входят в зал, и шесть десятков собравшихся поднимаются на ноги. Судьи уже не похожи на тех мужчин, что я видела сегодня за завтраком. На каждом мантия и парик, двое надели очки. У всех суровый и значительный вид. Нет улыбок, нет кивков приветствия соседям. Сплошная торжественность и отчетливо ощущаемое чувство целеустремленности. Я много лет даю показания, но до сих пор не была в настолько серьезном зале суда.

Эфраим настоял на том, чтобы мы на этот раз сели спереди, как можно ближе к судьям, пусть даже дело Норта будет рассматриваться последним. Муж подтвердил, что Норт в Пауналборо – он впервые появился на людях с тех пор, как скрылся в Хэллоуэлле.

– А Фостеров ты видишь? – спрашиваю я. Полчаса я расспрашивала о них всех подряд на главной улице Пауналборо, но наши друзья не появились, и в животе у меня начало ныть от беспокойства.

Эфраим вытягивает шею то в одну сторону, то в другую, пытаясь высмотреть Айзека и Ребекку, потом качает головой.

– Нет пока. Я не виню их за то, что они не хотят слушать чужие беды в дополнение к своим собственным.

– А Сет?

– В глубине зала. Сидит тихо и не привлекает к себе внимания до тех пор, пока не объявят дело Фостер.

– Хорошо, – говорю я, потом поворачиваюсь посмотреть на него. – Это хороший знак.

Сет в своих шерстяных брюках и камзоле, как обычно, выглядит совсем неброско,