Твой хозяин Иэн в этом отношении гораздо умнее. Иэн знает, что юность и тревога – враги по своей сути, он умеет измельчить суровое настоящее на крупинки веселья. Иэн не пытается нарочно использовать Уинд, он просто не задумывается о будущем, в котором он не сможет подарить ей то, чего у него нет.

Пастор Билли тоже умылся, и Уинд отправила его досыпать, а сама передвинула табуретку, прикрутила фитиль керосиновой лампы и села дежурить у постели женщины, только что ставшей матерью, и младенца, только что ставшего сыном. Я запрыгнула к ней и растянулась у нее на коленях. Темень уже рассеивалась, бумага на окне из черной превратилась в светло-серую. Женщина с ребенком спали, тихонько посапывая. Младенец страшненький: густой пушок будто присыпан землей, красное личико сморщено и оттого похоже на клубок ниток, который смотали как попало. Казалось, он до сих пор не оправился от испуга после встречи с ножницами, время от времени его тельце подрагивало – может быть, ему что-то снилось.

Уинд прижалась ко мне лицом, а затем легонько потерлась о мою шерстку щекой.

– Ребенок, – прошептала она, – я первый раз в жизни помогла родиться ребенку.

Я не услышала в ее голосе ни радости, ни гордости. В нем звучали лишь паника, запоздалый трепет, недоверие и, пожалуй, капелька сомнения.

Я знаю, в чем дело. Просто моя хозяйка Уинд – сама еще ребенок.

Я вытянула язык и стала вылизывать ей лицо и руки. Я впервые ощутила наше собачье бессилие, нашу горечь: мы понимаем девять тысяч девятьсот девяносто девять людских чувств и переживаний, но нам дан всего один язык, чтобы утешать хозяина.

Нет, я не права. У меня есть еще кое-что полезное, кроме языка, – мое дыхание. Я заметила: каждый раз, когда хозяйка волнуется, нервничает, мне нужно лишь запрыгнуть к ней на колени (или сесть у ее ног и потереться о щиколотку) и засопеть так, чтобы было похоже на храп, и она постепенно успокаивается. Мое дыхание, точно волшебный пальчик, способно ослабить тугую пружину в ее голове. С тех пор как я это выяснила, я стала практиковаться, экспериментировать с ритмом и звуком, чтобы сопение действовало как можно быстрее. Я в этом деле дока – вот и теперь я фыркнула разок-другой, и хозяйкин взгляд тут же смягчился.

Я думала, потрясения этого дня остались позади, но на самом деле все только начиналось.

Едва Уинд прикорнула, в дверь снова застучали. Самые усердные деревенские петухи к этому часу уже проснулись, с улицы доносилось нестройное кукареканье. Утром стук не пугал до дрожи, как в ночной тиши, но все-таки в нем было что-то зловещее. Я подергала носом и тотчас спрыгнула с хозяйкиных колен, потому что учуяла твой запах и поняла, что за дверью Иэн. Три дня назад Иэн повел с Лю Чжаоху группу новобранцев на задание и теперь должен был вернуться, но никто не ждал, что он в такую рань, когда еще ни одна собака не высунула нос из конуры, постучится в церковь.

Пастор Билли и Уинд одновременно проснулись от шума и впопыхах бросились открывать. Осень подходит к концу – в то утро налетел прохладный ветер, деревья посерели от ночной росы; за порогом стоял Иэн, взгляд тусклый, лицо восковое. Вернее, не стоял, а полувисел на двух китайцах гораздо ниже его ростом – в одном из них Уинд узнала его слугу Буйвола. Одна нога Иэна касалась земли, другая, с высоко закатанной штаниной, была поджата, голень вся в бордово-черной грязи. Это Иэн придумал взять на задание Буйвола. До места, куда они направлялись, было почти так же далеко, как и в прошлый раз, что означало очередной марш-бросок на большое расстояние посреди ночи. Усвоив урок предыдущей вылазки, Иэн поручил Буйволу нести его оружие и паек. Он наконец понял: там, где важна эффективность, личная гордость не стоит ни гроша.

Пастор Билли впустил их, спросил, что случилось. Буйвол выговорил: “Это все из-за меня” – и разрыдался. В этот раз они держали путь в новый поселок. Сам по себе он не представляет для военных никакой ценности, но там есть речка, которая впадает в другую реку, побольше. Тут, в общем-то, нет ничего особенного, в Цзяннани бессчетное множество рек, но во времена правления императора Даогуана один человек из поселка занял второе место на столичных экзаменах, стал крупным чиновником в Пекине, вернулся домой с деньгами и возвел на них каменный мост. Мост строили на совесть, из лучшего материала, поэтому он получился удивительно крепким, способным выдержать не только телеги, запряженные мулами или лошадьми, но и автомобили. Месяц или около того назад японцы повадились возить через мост солдат и снаряжение, потому что на прежней дороге они несколько раз попадали в засаду. Тренировочному лагерю отдали приказ – взорвать мост и оттеснить японцев на старый маршрут, где ими займутся регулярные войска.

Вопреки ожиданиям, охрана, которую выставил противник, оказалась слабой, всего двое часовых, один сторожил в начале моста, второй – в конце, причем второй дремал, прислонившись к перилам. Обстановка в последний месяц была тихая, и японцы ослабили бдительность. Лю Чжаоху одним выстрелом уложил первого часового, того, который не спал. Той ночью разыгрался ветер, деревья трещали и скрипели, звук выстрела из винтовки с глушителем потонул в шуме ветра и даже не разбудил задремавшего солдата. Один из курсантов почти без труда закрепил пластичную взрывчатку на опоре моста. Взрывчатка, серая, похожая на полувлажную-полусухую глину, идеально заполнила щель между каменными блоками. Таймер должен был сработать через тридцать минут. Обычно именно в этот час автомобили проезжали по мосту – японцы нарочно выбирали время, когда жители поселка еще спят, чтобы не привлекать к себе внимание.

Задача была успешно выполнена: к тому моменту, когда мост с оглушительным ревом превратился в груду камней, курсанты уже отдалились от него на безопасное расстояние и теперь в полном составе пробирались по горной тропе. Несчастный случай произошел всего в двух-трех ли от лагеря. Буйвол так вымотался, что не следил за Иэном, а тот вдруг оступился и упал в овраг. Глубина в этом овраге больше человеческого роста, уцепиться не за что, Буйвол и Лю Чжаоху насилу вытащили