– На всю ночь.

– Спасибо. Пошлите за мной, если вас что-то будет беспокоить.

– Хорошо, – говорит она и, не говоря больше ни слова, возвращается к Мелоди.

Я разворачиваюсь к двери, и тут меня окликает доктор Пейдж:

– Мистрис Баллард?

Я вздыхаю.

– Да?

– Позвольте, я вас провожу.

Я киваю. Мы молча идем по коридору, спускаемся по лестнице на первый этаж. Он открывает дверь и прислоняется к косяку, не давая мне пройти.

– Сколько вы берете? – спрашивает он.

– Мне не нужна плата.

– Я не могу вам позволить уйти отсюда без денег, – говорит он. – Я отказываюсь быть перед вами в долгу.

– От вас это не зависит. От вас я ничего не приму, кроме извинений.

– А вы упрямая старая стерва, я посмотрю.

Мне внезапно не хватает мистрис Хендрикс. Она-то ему за такие слова наверняка бы совсем ухо оторвала.

– Именно так вы обо мне думаете? После сегодняшнего дня?

– Я думаю, что вы слишком высокого о себе мнения. Деревенская жительница, которая чванится своими умениями.

Я печально качаю головой.

– И при этом вы все равно хотите мне заплатить?

– Так будет правильно.

– Позвольте задать вам вопрос, – говорю я.

Он смотрит на меня, но ничего не говорит.

Я тычу пальцем ему в лицо.

– Вы когда-нибудь успешно принимали роды?

– В медицинской школе я ассистировал многим врачам при…

– Нет, я не про это. Самостоятельно принимали?

– Не понимаю, какое это…

– То есть ответ – нет. И в результате двое детей в Хэллоуэлле родились мертвыми. В Гарварде, возможно, такие вещи не имеют значения, но здесь это очень важно.

Пейдж гордо поднимает подбородок.

– Вы же понимаете, что моя работа называется именно медицинской практикой не просто так? Последствия практики могут быть неудачными, но ни один врач ничего другого и не ожидает. И жителям любого городка тоже не следует ждать ничего другого.

– И на собственной жене вы тоже готовы практиковаться. Как только вам не стыдно?

Он молчит.

– Вот какая плата мне от вас нужна: вы занимайтесь лечением, а я займусь родовспоможением.

Судя по глазам, он ничего не понимает.

– Вы больше никогда не придете принимать роды ни у одной женщины. Только не в этом городе. Если вы слишком горды, чтобы звать меня, позовите кого-то еще. Мне все равно. Но я не хочу, чтобы вы еще хоть раз приближались к рожающей женщине. Понятно?

Молодой доктор Бенджамин Пейдж замирает. Бледнеет. Я вижу, что он дрожит от ярости. Но он отходит, давая мне пройти, и прежде, чем закрыть дверь, кивает. Один раз.

Мне этого достаточно.

Лавка доктора Коулмана

Толще всего лед на мелководье, возле берега. Посередине же Кеннебека он поскрипывает у меня под ногами. Как старые доски пола. Как старые кости. И хотя я знаю, что мой вес лед выдержит, я двигаюсь осторожно. Медицинский саквояж держу в одной руке, вторая вытянута, каждый шаг делаю обдуманно, прислушиваясь, не раздастся ли звук хлопка, не начнет ли лед шевелиться или тонуть у меня под ногами.

Сэм Дэвин не единственный, кто провалился под лед, но один из немногих, кто выжил. Река в большинстве мест имеет в ширину как минимум четыреста футов, в середине она довольно глубокая, течение здесь безжалостное, а в это время года еще и вода смертоносно холодная. Если провалишься, тебе конец. Найдут тебя разве что несколько недель спустя в какой-нибудь бостонской пристани, где ты будешь качаться на волнах с изодранной в клочья кожей и одеждой.

Роды Мелоди Пейдж меня совсем вымотали – когда-то я и не думала, что можно настолько устать. В молодости, когда только начинала работать повитухой, я часто несколько дней подряд с одних родов бежала на другие. Мне достаточно было поспать совсем чуть-чуть и перехватить что-нибудь поесть. Но после пятидесяти что-то во мне изменилось. Мое тело стало возражать против настолько изменчивого расписания. Вот и сейчас все во мне кричит о том, что ночь была слишком долгой. После выяснения отношений с доктором Пейджем и мистрис Хендрикс у меня не осталось сил. Шея затекла, глаза пересохли. Суставы побаливают, мышцы напряжены. Есть хочется.

– Скорее домой, – бормочу я, переходя середину реки.

Меня так и тянет ускорить шаг, но я борюсь с собой и продолжаю двигаться осторожно и размеренно, пока правая нога не ступает на твердую землю. Потом еще немного вверх по берегу, и вот я уже топаю ногами по дощатым мосткам набережной, сбивая снег с подошв ботинок.

Луна светит ярко, облака легкие и низкие, так что небо напоминает устричную раковину, исчерченную разными оттенками серого. Через час, если повезет, буду дома, и там меня уже ждет холодный ужин и собственная постель. Но сначала надо забрать Брута из конюшни в таверне. Жители Крюка сами спокойно ходят через реку туда-сюда, но вот ехать по льду на коне весом в две тысячи фунтов мало кто решается.

Я уже сворачиваю к Поллардам и тут вижу, что в лавке Коулмана горят фонари. Странно. Он обычно закрывает лавку к шести. До передней двери всего несколько шагов, так что поворачиваю налево, а не направо, и дергаю за ручку. Она легко поворачивается у меня в руке, и я захожу внутрь, а над головой у меня весело позванивают колокольчики.

Сэмюэл Коулман, сидящий за прилавком, поднимает голову.

– Кто там? – спрашивает он, щуря затянутый бельмом глаз.

– Это я, Марта.

– А-а, – отзывается он. – Ты поздно.

– Принимала роды за рекой.

– И кто же у нас с прибавлением?

Отвечаю я со смехом, настолько абсурдно это звучит.

– Доктор Пейдж.

– И он позвал тебя?

– Вот уж нет. И честно говоря, его ребенок первый в моей жизни, которого я приняла против своей воли.

– Но все в порядке?

– Да. Хоть и не благодаря ему.

– Ну, наверное, все хорошо, что хорошо кончается. Но это не объясняет, почему ты порадовала меня визитом сегодня вечером.

– Увидела, что свет горит.

– И забеспокоилась на мой счет?

– Просто интересно было, что тебя заставило так поздно задержаться в лавке.

Сэмюэл Коулман показывает мне свою бухгалтерскую книгу.

– Вот это. Снова все проверяю, смотрю, все ли сошлось. С каждым днем становится все труднее.

По пути к прилавку я проверяю, нет ли среди мехов на продажу серебристой лисьей шкуры. И, как и каждый раз за последние несколько месяцев, вздыхаю с облегчением – там сплошь кролики, горностаи и бобры. Иногда еноты. И единственная рыжая лиса.

– Шкуру ищете, мистрис Баллард?

– Нет, хочу убедиться, что одной конкретной шкуры здесь нет.

Коулман смотрит на меня с любопытством, склонив голову набок, и я уточняю:

– По нашей земле бегает серебристая лиса. Кажется, у нее нора под старым дубом у ручья, тем, что еще жив. Честно говоря, я к ней привязалась.

– За такой мех можно приличные деньги выручить. Торговцы из России и Китая особенно их ценят. Одна шкура уйдет за двадцать долларов. Может, и за тридцать, если в хорошем состоянии.

– А ты бы столько заплатил?

– Никогда не представлялось возможности.

Я наклоняюсь поближе к нему.

– А если бы предложили? Например, один из трапперов, которые сюда иногда заходят. Ты бы купил?

Он подергивает себя за ус.

– А какая разница? Зверь-то уже будет убит.

– Для меня есть разница.

– Тогда, наверное, нет. Но что-то мне