Капитан закашлялся.

– Пойду чая выпью, – сообщил он штурману со старпомом.

– Чаю не хотите? – спросил он у Туманова, входя в камбуз.

– Не откажусь, – согласился Туманов.

– Товарищ ваш… – капитан ссыпал пачки чая в медный чайник, одновременно подыскивая определение для Миши, – такой…

– Приставучий? – помог ему Туманов.

– Точно! – обрадовался капитан, накрывая чайник офицерской меховой ушанкой, чтобы чай лучше заваривался.

– Работа такая, – односложно ответил Туманов. – Скоро придем?

– Часа через два, – ответил капитан, посмотрев на часы.

– Любите? – спросил он, заметив, что Туманов смотрит на фотографию Ковровой.

– Люблю, – усмехнулся Туманов.

– Вот женщина! – восхищенно вздохнул капитан. – Сказка, а не женщина! Ради такой можно и жизнь отдать! Запросто!

– Можно, – подтвердил Туманов.

– А она как… замуж вышла после Коврова? Или вдовствует? Там в Москве не слышали? – поинтересовался капитан.

– Замужем, – коротко ответил Туманов.

– Вон оно как! – задумался капитан. – А за кем?

– За мною, – покраснел Туманов.

Капитан посмотрел на фотографию актрисы, потом на Туманова и спросил:

– Не шутите?

– Нет, – проклиная себя за откровенность, буркнул Туманов, – Галина Васильевна моя жена.

Капитан кашлянул. Надо было идти, но теперь и встать было как-то неудобно.

– Ну, я пойду… – наконец решился капитан.

– Чай, – напомнил Туманов.

– Чай, – капитан хлопнул ладонью по ушанке, венчающей чайник, – тут сухари, вобла, – открыл он фанерный шкафчик, – изюм, урюк, сахар колотый… а я пойду… всплывать скоро.

И командир подводной лодки ретировался.

– Корреспондент! – позвал он Мишу, который обставлял гидроакустика конфискованными у старпома и штурмана настольными лампами.

– Чего? – недовольно спросил Миша.

– Правда, что капитан женат на актрисе Ковровой? – шепотом спросил капитан.

– Правда, – равнодушно ответил Миша и вернулся к созданию фотопортрета.

Матрос внес на камбуз патефон и брезентовый портфель с пластинками, предназначенный для секретных лоцманских карт.

Поставил все перед Тумановым на стол.

– Капитан прислал, чтоб вам скучно не было, – пояснил он. Открыл крышку патефона, поставил пластинку, завел рычагом пружину, поставил звукосниматель с иглой на пластинку…

…и, дождавшись, когда хрип и шум превратились в первые аккорды музыки, удалился, загадочно улыбаясь.

– Все стало вокруг

Голубым и зеленым… –

пела народная артистка страны Галина Коврова на камбузе подводной лодки Щ-127, на глубине более сорока метров в Северном море.

Северное море не замерзает и никогда не бывает тихим. Тяжелые, черные, будто состоящие из нефти волны с белыми прожилками необыкновенно соленой пены, страшные и огромные, кажется, отгоняют саму мысль о том, что найдется какой-нибудь пускай самый большой на свете корабль, который осмелится пуститься в плавание по этой тяжело дышащей преисподней.

Пластинка была до того заезжена, что звукосниматель перескакивал, пропуская по половине куплета, и из-за этой прерывистости казалось, что песня прорывается из толщи вод на поверхность моря.

Галина и Любовь Соколова были в старой турецкой бане. Они лежали на истертых мраморных скамьях, почти невидимые за поднимавшимся от подогреваемого каменного пола паром.

Вошел банщик – кривоногий и невероятно волосатый узбек с руками, почти достававшими до пола. Галина прикрылась простыней.

– Не пугайтесь, – лениво проговорила Любовь Ивановна, – он почти что евнух и совершенно не интересуется женщинами.

– Вы хотите сказать… – изумилась Галина.

– Восток! – Любовь Ивановна перевернулась на живот, подставляя банщику спину. – Любовь к мальчикам у них в порядке вещей.

– И сейчас? – ужаснулась Галина.

– А вы хотите, чтобы тысячелетняя традиция исчезла за двадцать лет? – подняла свои знаменитые брови Любовь Ивановна. – Это идеализм.

Банщик вылил в ладонь немного ароматического масла из керамического кувшинчика и начал растирать спину советской кинозвезды.

– Как съемки? – поинтересовалась Соколова.

– Три съемочных дня осталось, слава богу, – пожаловалась Галина.

– А вы почему не снимаетесь? – после недолгого молчания спросила она.

– Жарко, – ответила Любовь Ивановна.

Чай им подавали на террасе, называемой на Востоке дастарханом. На другой стороне улицы в узкой тени покрытого пылью тополя дожидался Данияр.

– Он за вами повсюду следует? – кивнула Любовь Ивановна в сторону Данияра.

– Да, – призналась Галина.

– Хорошенький! – оценила Соколова Галиного «оруженосца». – Что ваш муж? Пишет? – спросила она, бесцеремонно оглядывая Данияра.

– Звонил, – коротко ответила Галина.

– Что рассказывает? – равнодушно расспрашивала Соколова.

– Он на Севере, – односложно ответила Галина и, чтобы Соколова больше не допрашивала ее, спросила: – А Григорий Васильевич на фронт поедет?

– А зачем? – изумилась Любовь Ивановна. – Во-первых, он боится крови, а во-вторых, каждый должен заниматься своим делом… воевать должны военные, а всем остальным на фронте делать нечего.

– А кто же тогда будет писать об этой войне, снимать о ней фильмы? – спросила настороженно Галина.

– Те, кто вернется с этой войны и станет после нее писателями и режиссерами, – спокойно ответила Любовь Ивановна.

Чайханщик в белой официантской куртке, тюбетейке и калошах на босу ногу принес сладости и чайник со свежей заваркой.

– Любовь Ивановна… – дождавшись ухода чайханщика, спросила Галина, – а почему у вас нет детей?

– Потому что я актриса, – спокойно ответила Соколова, – я не принадлежу сама себе, а деторождение очень портит фигуру и занимает уйму времени. Вы, наверное, спрашиваете себя: «Почему же у меня есть ребенок, хотя я тоже актриса?» Дело в том, что я живу, чтобы жить, а вы – чтобы любить и влюбляться. Ну и наконец, если бы я захотела завести ребенка, то только не от Гриши… представляете… младенец с его носом и с его кустистыми бровями!

Галина брела по безлюдной улице старого города. Рядом шел верный Данияр. Старики сидели у стен своих домов, чумазые дети почти бесшумно возились у заросшего арыка…[112]

– Когда закончится война, я поеду в Москву поступать в актерский институт, – сообщил Данияр.

– В театральный, – поправила его Галина. – Вы хотите стать актером?

– Я хочу стать актером, – подтвердил Данияр, – я хочу стать актером, чтобы быть рядом с вами… жить в вашем мире…

– Чтобы быть рядом со мной, не обязательно быть актером, – улыбнулась Галина, – даже лучше не быть им…

– Галина Васильевна, – остановился Данияр, – а вы могли бы полюбить молодого узбека?

– Нет… я не могла бы полюбить молодого узбека, – ответила Галина, – я не могла бы полюбить молодого индуса, молодого русского и пожилого грека, потому что я люблю своего мужа. Данияр, – остановилась Галина, – мне надо уехать отсюда! Чем скорее, тем лучше! Вы можете что-нибудь сделать для этого?

– Уехать? – удивился красный от стыда Данияр. – Зачем вы хотите уехать? Из-за того, что я сейчас сказал?

– Нет! Ну конечно же, нет! – чуть не расплакалась Галина. – Мне нужно к мужу! Понимаете?

– Понимаю, – кивнул расстроенный Данияр, – уехать – это пропуск надо…

Он взглянул на сникшую Галину и пообещал:

– Я узнаю…

– Узнайте, пожалуйста! – взмолилась Галина. – Узнайте, прошу вас, Данияр!

Радист закончил расшифровку радиограммы, спрятал шифровальные таблицы в ящик стола. Закрыл ящик ключом, висевшим у него на шее на длинной цепочке. Еще раз перечитал расшифрованное. Еще раз удивился и, откинув занавеску, пошел к командиру. Проходя мимо камбуза, с нескрываемым изумлением посмотрел на все так же сидящего за столом Туманова.

– Товарищ капитан второго ранга! – обратился он к командиру. – Шифровка с базы.

По тому, как он сказал, капитан понял, что в радиограмме неприятности.

– Между прочим, Клебанов, в Древней Греции, чтоб ты знал, гонца, который приносил плохие вести, в пропасть со скалы скидывали! – сообщил он радисту.

– Откуда мне знать, что там в Древней Греции было, товарищ капитан второго ранга… – огрызнулся радист, – я в Мордовии родился и оттуда на фронт призван.

– Ага! – угрожающе покачал головой командир. – Поговори у меня!

Он внимательно прочел радиограмму, поднял глаза на радиста и спросил:

– А боевое задание как? Побоку?

Радист молчал.

– Чего там? – встревожился штурман.

– Чего-чего! – вскипел командир. – Обратно поворачивай! Домой почапаем!

– А задание? – недоумевал штурман. – Там люди ждут.

– Подождут! – рявкнул капитан. – Лодке ложиться на обратный курс!

– Есть ложиться на обратный курс! – подчинился штурман.

– Что же ты за фрукт, капитан, – спросил командир лодки, садясь за стол, на котором Туманов разложил свои бумаги, – если из-за тебя лодку на базу возвращают?

– Не понимаю… почему из-за меня? – изумился Туманов.