– Ай! Ты меня опять обожгла.

И, видимо, сильно обожгла: Мария Грасия никогда не жалуется. Она, правда, и заходит нечасто. Мария Грасия – испанка, хоть родители и увезли ее в детстве в Венесуэлу, откуда она привезла карибский выговор и двойное имя без сокращений. За час она получает немногим больше китаянок, а работает наверняка куда больше. Мария Грасия убирается в чужих домах, трудится на износ и позволяет себе лишь очень скромную роскошь: завтракает каждое утро в баре у метро да изредка заходит в парикмахерскую – уж конечно, не за укладкой, а только покраситься.

– Прости, пожалуйста, – Сандра улыбается ей в зеркале. – Я просто заторопилась, ты же всегда спешишь…

Амалия смотрит на них. Если б она была персонажем того мультика, в котором китаянки из салона напротив исполняли бы роль фей, в эту секунду у нее в голове загорелась бы лампочка.

– Кстати, Мария Грасия, когда увидишь донью Мартину, скажи, чтоб зашла к нам. – Амалия ведет учет всех клиенток, которые забросили уход за собой, переметнулись в более дешевую парикмахерскую или просто забывают записаться. – У нее уже наверняка желтая седина отросла.

– Хорошо, – Мария Грасия колеблется пару секунд, но в конце концов решает, что нет ничего дурного в том, чтобы сказать правду. – Я ей передам, но мне кажется, они решили затянуть пояса. Марису-то уволили…

– Марису уволили? – хором спрашивают все четыре парикмахерши, и Амалия отвечает за всех. – Так вот почему она тоже не заходит.

– Да, так жаль. Донья Мартина поставила елку. Говорит, это чтобы поднять себе настроение, но вообще ей очень тяжело, бедняжке.

«Какой кошмар, – думает Амалия, – какой кошмар!» И, сама того не желая, косится в сторону раковины. Лорена, стажерка, отводит взгляд и до самого обеда не посмотрит ей в глаза. Если так пойдет дальше, Лорену ждет судьба Мерседес.

Чертовы китаянки, говорит она себе. Чертовы китаянки. Китаянки чертовы! Мысли ее звучат своего рода молитвой, заклинанием, призванным смягчить суровую судьбу. Но заклинание не срабатывает – а значит, нужно искать другие способы.

– Я в туалет, – объявляет она вместо того, чтобы сказать: «Пойду покурю», но не двигается с места: ровно в этот момент звонят в дверь и раздается знакомый голос.

– Привет! Мы без записи, но если вы сейчас не очень заняты…

– Как-как ты сказала, «заняты»? – переспрашивает Амалия. – Мы это слово уже особо и не используем.

– Отлично! – в парикмахерскую заходит Диана Сальгадо – одна, хоть и говорит во множественном числе. – Тогда мы к вам.

– Кто – мы?

Диана смотрит в зеркало, обнаруживает, что за ней никого нет, и поворачивается к двери, которую еще не успела закрыть.

– А где моя сестра?

Она выходит обратно на улицу и, не выпуская дверной ручки, кричит:

– Софи! Ты чего там застряла?

Младшая Сальгадо, задыхаясь, вбегает в парикмахерскую, щеки ее горят, резко контрастируя с застывшим от удивления взглядом.

– Простите, я просто засмотрелась…

– На китаянок-то? – Амалия энергично кивает. – Я только на них и смотрю в последнее время. Там творится что-то престранное: их будто подменяют каждую неделю, потому что живой человек в таком ритме работать не может. С девяти утра до одиннадцати вечера, это же незаконно, нельзя же…

– Что за китаянки? – София Сальгадо непонимающе смотрит на нее. – Нет, я смотрела на новое здание на углу, вы заметили?

– Нет, – отвечает Амалия. – То есть я его видела, но ничего странного не заметила. А что с ним такое?

– Агентство недвижимости «Призма». Вам не кажется?.. – и тут София осекается, увидев растерянность в глазах остальных. – Да нет, ничего! Я хотела стрижку и биоокрашивание, успеем?

Мариса помнит ту бесконечную усталость.

На работу ей надо было к девяти, но будильник звонил в половине седьмого. Прийти в себя – десять минут, душ – пять, ну а дальше начинался новый день.

В следующие полчаса она готовила завтрак, будила Роберто, молниеносно завтракала и начинала готовить обед. Роберто пил кофе и приступал к своей части ежеутреннего многоборья: поднять детей, одеть и привести на кухню. Начинался второй раунд: теплое молоко, растворимое какао, одному тосты, другому хлопья, параллельно нарезать овощи для супа или рагу. Пока она собирала детям с собой бутерброды, скороварка уже варила вовсю.

– Опять чечевица? – спрашивал кто-то из детей, но она с блеском отражала удар.

– Все тетради взял?

Или:

– Сегодня есть физкультура?

Или:

– Не забыла деньги за экскурсию?

Потом она одевала их потеплее, расцеловывала на прощание и давала последние инструкции:

– Сегодня вас забирает бабушка, не опаздывайте, и не забудьте сделать уроки, а то я рассержусь.

Дети трусили по лестнице, пытаясь успеть за отцом, который забрасывал их в школу перед работой, а Мариса пулей переодевалась в спальне – одежду она всегда готовила с вечера, – хватала сумку и выбегала на работу. Вся операция была рассчитана по секундам и занимала не больше пяти минут. Красилась она на остановке, или в автобусе, или в туалете на первом этаже и ровно в девять часов триумфально входила к себе в кабинет.

К началу рабочего дня она уже чувствовала себя уставшей, но видела в этом скорее преимущество, чем неудобство. Домашние дела, родительские собрания, костюмы на Рождество, на карнавал, на конец учебного года, дни открытых дверей, календарь прививок и все остальное выматывали ее настолько, что рабочие дни казались отдыхом. Она была талантливой журналисткой, способным и добросовестным сотрудником, и, когда в ее программе «Мадрид. Прямое включение» все шло хорошо – то есть почти всегда, – работа виделась ей оазисом спокойствия в водовороте житейских дел. Но Мариса себя не жалела. Напротив – считала себя счастливой женщиной, живущей полной, насыщенной жизнью. Иногда, правда, даже слишком насыщенной.

Только в этом и заключалась ее проблема. Работу свою она любила, как и мужа и детей, она не променяла бы их ни на кого другого, но ей так нужно было, чтобы дни были подлиннее – на пару-тройку часов, чтобы почувствовать, что у нее есть время, чтобы иногда просто ничего не делать и, к примеру, поваляться на диване. Это было единственное, чего ей не хватало. Бывало, какая-нибудь из подруг рассказывала ей, что открыла для себя соли Мертвого моря, или эфирные масла, или ароматические свечи.

– Набираешь полную ванну, – начинали они, и в этот момент Мариса с хохотом перебивала их.

– Ой, хватит, брось. Знаешь, сколько лет я уже не принимала ванну? На душ у меня две-три минуты, не больше, летом я еще и ноги побрить успеваю за это время.

А теперь все это кажется сном. Она смутно помнит эту жизнь, как будто видела ее в кино, в милой романтической комедии со счастливым концом, на который сама она уже не надеется. Любое воспоминание о былой усталости, вызванной постоянным трудом, важными и полезными занятиями, кажется ей уколом совести, шрамом от несуществующей вины. Теперь она ложится спать без будильника и встает, когда надоест лежать в постели, и очень силен соблазн обвинить во всем случившемся себя. «И чего я столько жаловалась?» – думает она, забывая, что никогда не жаловалась вслух.

В сутках по-прежнему двадцать четыре часа, но если раньше ей их не хватало, то теперь их слишком много. Теперь она запросто могла бы набрать ванну и нежиться в теплой воде сколько влезет, но нет, на такое она не пойдет, ведь это значило бы предать свои принципы. Теперь, когда произошло то, чего не должно было произойти.

Мариса почти тридцать лет проработала штатным редактором новостной программы на канале «Телемадрид»: государственная компания, бессрочный контракт – казалось, это место за ней навсегда. А потом правила игры изменились. Правительство Испании решило убедить граждан, что государственные служащие – просто-напросто лентяи, которые вместо работы гоняют кофе. Автономное правительство все твердило, что канал убыточный – как будто государственное телевидение должно приносить прибыль. И наконец