От слов сына Чжоу Яоцзу громко расхохотался: «Раз Бог очага может так много, пусть при родах твоей матушки в следующем году будет ей повитухой, а я заранее сварю ему красные куриные яйца и хорошенько отблагодарю!»

Юй Цинсю притворилась, что хмурится, и сказала Сисую: «Бог очага занимается только делами кухни, если ты дашь ему так много поручений, то чем будут заниматься другие духи?»

Сисуй от неожиданности выпучил глаза: «Пусть другие божества разучивают со мной куплет „Имена фонарей“!»

Женщина еще бросила мужу: «И как это ты додумался, чтобы мужчина принимал у меня роды?!»

Чжоу Яоцзу рассмеялся: «Я хотел, чтобы Бог очага посмотрел на земную фею».

Похвала мила любому сердцу, даже самому возвышенному, и Юй Цинсю расплылась в улыбке.

На плетение коня женщина потратила несколько часов и закончила работу только после трех пополудни, когда небо уже начало темнеть. Сисую нравились белые лошади, и потому мать оклеила фигурку белой бумагой. Божество обрело скакуна, теперь нужно было приготовить для коня сено и бобы. Только тут женщина сообразила, что бобы у них дома есть, а вот сена нет.

– Ну и что, что нет сена, в путь можно и с бобами отправиться, – сказал Чжоу Яоцзу, – когда бушует эпидемия, не обязательно собирать для него полный набор!

Сисуй потянул мать за подол и прошептал ей на ухо: «Матушка, к вечеру на проводы Бога очага я смогу раздобыть сено!»

Юй Цинсю нежно потрепала сына за ухо и ласково улыбнулась.

Сисуй с отцом понесли на коромыслах еду в Лянтай. Снег после полудня прекратился, но на закате вновь пошел, наверное, для встречи Бога очага на его пути в Небесный дворец. Снег на улицах лежал, не тронутый прохожими. Ветер бушевал целый день и, наверное, уже подустал, его завывания угасли. Ветер перестал избивать снежинки, они больше не разрушалась и хлопьями медленно падали на землю.

В белом районе инфекционную больницу разместили в здании, где раньше находилась начальная школа. Чжоу Яоцзу и Сисуй, проходя мимо, увидели у ворот больницы две крытые четырехколесные повозки. Похоже, что снова кого-то привезли в больницу, Чжоу Яоцзу невольно вздохнул. Повозки оставляли за собой две глубокие колеи, сын с отцом каждый шли по отдельной колее, так было намного легче, чем брести по нетронутому снегу.

Когда Сисуй с отцом вышли из дома, небо еще только начало сереть, но поскольку оно оттенялось кристально-белым снегом, то казалось, что на небо набросили толстый бархат, это выглядело роскошно. Однако, когда они достигли Лянтая, небо уже почернело. Таковы дни в последний лунный месяц, переход от серости к темноте происходит быстро. Они опустили коромысла и услышали шум ссоры, доносящийся из вагона. Двери теплушки не были настежь открыты к ужину, как раньше, их приоткрыли лишь до щели шириной в кулак. Наверное, было холодно и люди не хотели выпускать тепло. В вагоне уже зажгли лампы, поэтому через щель наружу лился свет, обнаженным клинком прорезая ночную тьму.

Санитара у вагона не оказалось, наверное, он поднялся разнимать ссору. Запертые здесь люди происходили из разных по положению семей, имели разные характеры и привычки, поэтому трения случались постоянно. Кто-то громко храпел и мешал спать соседям; или портил воздух столь ядовито, что другим становилось совсем тошно; или слишком часто спал рядом с печкой; или слой сена в чьей-то лежанке был толще, чем у других; или чьи-то сопли упали на соседа; или даже кто-то наступил на чужую подушку – все это служило поводами для ссор. Сквозь гомон доносился крик санитара: «Бабы вы и есть бабы, волосы у вас длинные, а ум короткий. В такое время у вас еще хватает храбрости оставить его здесь! Если его не отпустите, то даже и не думайте отмечать малый Новый год, я вызову санитарную повозку, и вас всех отправят в инфекционную больницу!» Только затих голос санитара, как громко разрыдался ребенок. Не успел Сисуй озадачиться, как из сверкающей светом щели показались две здоровенные руки и выпустили на волю ворона!

Оказалось, когда санитар зашел опорожнить ведро с нечистотами и открыл дверь вагона, мимо пролетала стая воронов. У мальчишки по имени Гайвань, которого недавно доставили на карантин, проснулось озорство, и он бросил воронам кусочек съестного, из-за чего одна из птиц залетела в вагон. Гайвань и еще два мальчишки тут же ловко ее поймали. Детям было скучно сидеть в вагоне; получив в соседи ворона, они пришли в восторг, прижимали птицу к груди и не отпускали с рук. Никакие уговоры санитара на них не действовали, пришлось ему подняться в вагон и силой отобрать ворона, чтобы отпустить его.

Санитар спустился вниз и рассказал Чжоу Яоцзу предысторию ссоры, тот же упрекнул его: «Ну и чего ты, ворон ведь не мышь, чего его бояться? Поигрались бы пару дней, а потом отпустили».

Санитар тяжело вздохнул и сказал, что Чжоу Яоцзу не ведает, что говорит, ведь вороны гораздо опаснее мышей, так как им нравится летать на кладбище, а ныне на кладбище в основном хоронят чумных. Погода стоит студеная, земля замерзла, могилы рыть трудно, говорят, что многие гробы просто стоят на земле. Если вороны туда заберутся и поклюют трупы, то заразятся чумой, а потом передадут ее людям, и случится большая беда.

Чжоу Яоцзу переспросил: «И кто сказал, что чума может так передаваться?»

Санитар ответил: «Это моя догадка».

Чжоу Яоцзу не без издевки сказал: «Ну и дюж ты на догадки, пожарник!»

Санитару это не понравилось: «Ну и что, что пожарник? Я прошел курсы у врачей из Бэйянского мединститута!»

Пока они препирались, то не заметили, как Сисуй забрался по сходням и запрыгнул в вагон, чтобы набрать там сена для скакуна Бога очага. Он слышал, как люди в вагоне говорили, что на их спальных местах под тюфяками для тепла и от сырости постелена солома.

Сисуй и не представлял, что внутри вагона окажется низенькая темная комната, которая была даже меньше размером, чем кладовка у них дома. Стоило ему войти, как женщины, сидевшие с поджатыми ногами и болтавшие у печки, лежавшие на нарах или разбиравшие вещи, сидя на корточках, тотчас радостно вскочили и окружили его. Знакомые Сисуя просили его спеть куплет, чтобы развеяться, или перекувырнуться, чтобы порадовать взор. А еще одна вредная тетка, подражая Ди Ишэну, бросилась к нему, осклабив зубы и растопырив ногти, и пригрозила, что на праздник она хочет скоромненького, вот оторвет его петушок и съест. Сисуй от испуга вжал голову в плечи, прикрыл пах и стал пятиться в угол вагона, чтобы там укрыться. Женщины расхохотались во весь рот, словно рекламировали зубной порошок.

Рыдавший до того у дощатой перегородки Гайвань, увидев Сисуя, вытер слезы и спросил, не подселяют ли и его к ним? Сисуй ответил: «Я возьму немного сена для Бога очага и уйду». Гайвань огорчился, скривил рот и вновь заплакал. Услышав, что Сисую нужно сено для коня Бога очага, скуластая женщина, что пыталась вытащить его петушка, сразу отстала, бросилась к своей лежанке и передала Сисую полкипы соломы, служившие ей изголовьем: «Коня Бога очага нужно хорошенько уважить!»

Сисуй, опасаясь, как бы женщина вновь не начала приставать, получив солому, поспешил сойти с вагона.

До санитара уже долетел веселый гомон женщин, дразнивших Сисуя. Как только мальчишка спустился из теплушки, санитар, позабыв о ведрах с едой, схватил Сисуя, словно коршун цыпленка, и сердито заорал: «Совсем страх потерял, без моего разрешения залез в поезд,