Яства, заготовленные для Бога очага, в итоге вкушали сами люди. Мужчины под водочку съедали снедь из свиной крови, женщины, макая в сахар, подъедали рисовые шарики, дети же наперегонки ели карамельки. Однако иногда карамельки приклеивались к больным зубам, и сладость тут же превращалась в мучение. Поэтому, если в вечер поминовения Бога очага откуда-то доносился детский плач, то почти наверняка он был связан с зубной болью от сахарных карамелек.
В этот раз на малый Новый год в Харбин одновременно пожаловали ветер и снег. Наверное, Нефритовый император, зная про здешнюю чуму и опасаясь, что Бог очага занесет заразу на небеса, решил устроить на его пути преграду из ветра и снега. Едва с утра показались снежинки, как следом за ними примчался студеный ветер, завывая, как дух смерти. Удары ветра перемалывали снег и превращали его в острые белые зубы, кусающие лица и руки прохожих. Людям, что спозаранку выходили во двор за растопкой, метель сразу секла лица, и те, разумеется, не могли сдержать проклятий. Они переживали, что в такую адскую погоду Бог очага не сможет тронуться в путь.
Из-за блокады в Фуцзядяне закрылись все мясные лавки, магазины с соленостями, конфетами и фруктами, поэтому на алтарях в этот день было не столь обильно, как в прежние годы, а на столах стояло намного меньше выпивки, еды и ламп. Но большинство людей все же смогли сохранить в кладовках карамель и рисовые шарики, чтобы запечатать уста Богу очага и тот «доложил бы на Небеса о добрых делах».
С того дня как Чжоу Яотина отправили в тюрьму, все семейство Чжоу погрузилось в печаль. Чжоу Цзи, распоряжаясь на кухне, то и дело горестно вздыхал и костерил сына, говоря, что он их опозорил и знать бы заранее, так еще в семи-восьмилетнем возрасте он бы его охолостил и отправил служить евнухом во дворец. Чжоу Яоцзу откликнулся, мол, разве тогда в Фуцзядяне не появился бы второй Ди Ишэн? Не нужно думать, что, попав во дворец, научишься там хорошему, кто был негодяем, тот и останется негодяем! Сисуй, услышав, что дед и отец, браня дядю, затронули Ди Ишэна, сразу вспомнил о смерти бабушки и ему захотелось выместить злость на евнухе. А вот Юй Цинсю сочувствовала Ди Ишэну, мол, несмотря на все пороки, он в конце концов просто несчастный человек. Чжоу Яоцзу в ответ хмыкнул: «Ну и за что его жалеть? Руки и ноги у него целы, мог бы сам кормиться, а он не желает! Хочет есть и пить за счет других, просто подонок!»
Бранить-то они бранились, но беда-то свалилась на всю семью Чжоу, и Чжоу Яотин им все же был небезразличен. В желтом районе теперь каждый знал, что японец почти час морозил на улице его с полуголой задницей, и только когда тот отморозил себе руки и ноги, его забрала полиция.
«Мать его, говорят, что изнасиловал, а я не верю! Яотин так боится смерти, что носит две маски, чего бы он в такое опасное время прижимался к той бабе, наверняка она сама его соблазнила!» – Чжоу Цзи от гнева аж зашелся в кашле.
«Вот именно, эта баба – шлюха, которую содержит Като Нобуо, где уж ей быть порядочной женщиной! Разве ее словам можно верить? – Чжоу Яоцзу продолжил: – И даже если бы он ее изнасиловал, ее мужик разве должен был выбрасывать его на мороз со связанными руками и ногами? Это ведь покушение на убийство! Если уж наказывать, то и этого японского пса тоже следует покарать!»
Из-за происшествия с сыном Чжоу Цзи вспомнил восстание ихэтуаней и рассказал, что тогда в Харбине повстанцы вместе с императорской армией окружили русских, атаковали кирпичный завод КВЖД, разнесли старое гнездо русских на винокурне семьи Тянь, их восемь пехотных рот и двенадцать кавалерийских эскадронов, охранявших железную дорогу, понесли тяжелые потери. Если бы к русским быстро не подошло подкрепление, то восставшие захватили бы Харбин. Тогда и русским, и японцам пришлось бы убраться отсюда к чертям собачьим!
Пока они жаловались на судьбу, Сисуй принял позу всадника и сцепил руки над головой: «Я владею боевыми искусствами и собираюсь прогнать эти длинноязыких и короткоязыких!»
Жители Фуцзядяня из-за разного звучания русского и японского языков пришли к заключению, что у русских языки длинные, а у японцев короткие.
Чжоу Цзи кашлянул и горько улыбнулся: «Будь у тебя такие способности, тебе не пришлось бы напрягать горло, продавая газеты!»
Чжоу Яоцзу и Юй Цинсю уловили в словах отца беспокойство старика о внуке, они переглянулись и ощутили свою беспомощность, словно готовили печенье на слабом огне.
Кто занимался провизией, тот придавал огромное значение проводам Бога очага, и семья Чжоу не была исключением. Провисевшее весь год изображение Бога очага прокоптилось и от жара выцвело. Усы у духа по-прежнему были черными, но утратили блеск. Красный халат потемнел, а ярко-желтые рукава стали светло-желтыми. Сисуй больше всего любил в день вознесения Бога очага протыкать матушкиной швейной иглой «сосуд со злыми деяниями», что держал служка рядом с божеством. Мальчишка говорил, что если сосуд прохудится, то от плохих дел не останется и следа, тогда Нефритовый император не узнает ни об одном проступке семьи Чжоу. Его мать смеялась, мол, если в том сосуде и было что, то только из-за него самого. Тогда Сисуй начинал моргать и вспоминать, что плохого он натворил за прошедший год, при тщательном размышлении выходило, что кое в чем он действительно был виноват. Например, он убил из рогатки воробья. А еще, когда евнух хватал мальчишку за петушка, продавец доуфу Лао Гао всегда одобрял это дело, что сердило Сисуя, поэтому он подкараулил момент и бросил тому в доуфу горсть земли, из-за чего вся партия товара пропала, а у Лао Гао от гнева аж усы встопорщились.
Каждый раз, проткнув швейной иглой дырку в «сосуде со злыми деяниями», Сисуй вытягивал губы и звучно чмокал «сосуд с добрыми деяниями». Он пояснял домашним: «Думаю, что в этом году сосуд доверху заполнится нашими добрыми делами, надо, чтобы Бог очага, поднимаясь на небо, не размахивал сосудом с добрыми деяниями, если что расплещет, то наша
