Лукин побоялся, что телеграмма будет перехвачена большевиками и станет уликой. Он принялся спасать себя и жену. Добравшись благополучно до Петрограда, Лукины чуть ли не месяц прятались где-то на дачах в ближнем Парголово и наконец, с помощью опять же немецкого штаба, перебрались в Финляндию. Жену Билибина тоже удалось переправить в Финляндию, сейчас она в Гельсингфорсе, ей готовят выезд в Англию.

А самого командира Билибина, по последним сведениям из Петрограда, расстреляли. Генерала Парского, доставленного осенью в петроградскую чека, в феврале выпустили. И почти всех остальных арестованных уже выпустили, с обязательством немедленного поступления в ряды красных войск. Оставили под арестом только нескольких из осташковского отряда и Бориса Стааля-младшего.

Юнаков и Бобровский (что я уже знал и в Петрограде, от Шурки Муравьева) как были освобождены, так сразу драпанули на юг: на Украину, уточнил Лукин. Вот все, что смог рассказать лейтенант Лукин о причинах и следствиях нашей неудачи.

«Ничего, – завершил он свой рассказ, – всякая неудача в деле, в которое веришь – это только урок для будущего. Я верю в наше дело. Летом мы под звуки старых русских маршей под старым национальным трехцветным флагом войдем в Петроград! Я верю, что после всех испытаний, после всех невзгод Россия будет белой. Станет белой конституционной монархией. Вновь державной и – свободной!».

Черт побери, мы-то полагали, что участвуем в контрреволюции, а из откровений Лукина выяснилось: просто подготавливали путь для шествия немецких войск. Как вам это нравится? Was sagen Sie dazu?

Балаган в Ниловой пустыни

На пасху 20 мая мне было «чудо подношения». Письма от родных, хотя в Совдепии переписка с заграницей и запрещена, а здесь в Финляндии тоже свои правила: и письма из России задерживают, и провоз советских газет категорически запрещен – опасаются пропаганды от большевиков. Не ведаю, кто именно и как доставил мне «контрабанду», но безмерно благодарен! Нынче знаю, что папа жив здоров, а мама с девочками, вовсе не возвращаясь в холерный Петроград, благополучно перезимовали в деревне.

Среди прочих в передаче – письмо от племянницы Дуни, датированное еще началом марта. Из него узнал, как аукнулась на Селигере наша незадавшаяся «контреволюция».

Преамбулой Дуня сообщила интересное о судьбе участников «преображенского бунта» против изъятия церковных ценностей, случившегося в феврале 1918 г. В нынешнем феврале, через год после ареста «бунтовщиков», наконец был суд. Священников, устроивших набат на колокольнях Осташкова, приговорили кого к 25-ти, а кого и к 30-ти годам; одного старика церковного старосту постановили выслать из пределов Тверской губернии пожизненно; способных к физическому труду отправили на прифронтовую полосу в рабочие роты, немощных просто оставили сидеть в уездной тюрьме.

Выкрутились двое. Сергей Савин, старший из купцов Савиных, который и призвал осташей идти штурмовать исполком, а также мещанин Йоська Силкин, который единственный применил ружейный огонь и случайно прострелил сапог своего кузена, охранявшего исполком военного милиционера Изьки Клиштейна – сына фармацевта. Более того, Савина и Силкина не только освободили – им одним вернули залог; у остальных залог аннулировали. Выпущенный из тверской чрезвычайки, старик Сергей Савин служит теперь сторожем в аптеке Клинштейнов. Кожевенный завод у него отобран, как прежде было реквизировано и пароходство братьев Савиных.

Судили преображенцев, пишет Дуня, в субботу 15 февраля и отчет в уездной совдепской газете появился только на последующей неделе, однако уже на второй день, в воскресенье, по селениям пошли слухи, что это не конец, что будет и иное устрашение осташам. И непременно приуроченное к годовщине бунта, а был он в прошлом году 25 февраля. Якобы кому-то кто-то из совдеповцев «на условиях строжайшей тайны» разгласил, что к годовщине ожидается «нечто» в Ниловом монастыре.

Дуня пишет, Нилов монастырь, конечно, пострадал из-за нашей «городовненской банды». После нас монахам приклеили ярлык пособников заговорщиков, раз штаб белогвардейской флотилии (самовольно, замечу я, и отнюдь не испрашивания благословения у монахов) разместился в Гефсиманском скиту на Городовне. С холодов совдеповцы принялись за набеги и на Городовню, и на Столобню, в саму Нилову пустынь; у монахов постоянно что-то реквизировали для нужд уездного гарнизона: кровати, теплые вещи, запасы овощей с огородов и проч. Не брали только ценности.

Однако перепуганный архимандрит Апполинарий заранее предпринял меры по охранению Нилова имущества. Монашество сняло все ризы, драгоценности с икон, собрало всю серебряную утварь, имеющиеся деньги и спрятало их в подвале собора. Комики мне тоже: буквально через день-другой эти меры стали известны Осташковскому совдепу. Чрезвычайка примчалась в монастырь с обыском, упрятанное тотчас обнаружила и «вывела темные дела черных хищников на чистую воду», как оповестила затем уездная газета. Конфискованное забрали на нужды совдепа, Красной армии и в счет чрезвычайного налога.

Как еще покарать монастырь за невольное «белогвардейство»? Что с него взять? Пошли домыслы, что совдеп неизбежно положит глаз на пуды серебра: серебряную раку с мощами Нила и на серебряные же врата. Скверные предчувствия подкреплялись резолюциями от пролетариев, вдруг многочисленно пошедшие на коммунистических митингах и начавшие печататься в уездных «Известиях». Мол, трудящиеся Осташковского уезда заявляют, что пора разогнать это белогвардейское гнездо «черных хищников» на Столобне, а раку вскрыть и мощи разоблачить, как вредный предрассудок безвозвратно павшего старого режима и опиум для умов населения.

Видя надвигающуюся грозу, нилово монашество отправилось по окрестным приходам – собирать подписи протеста. В Кравотынь тоже заезжали и сообщили, что на канун 27-го февраля, годовщину бунта, священники всех селигеровских селений назначили собрание священства и прихожан в самой Ниловой пустыни, чтоб обсудить, как защитить мощи, раку и иконостас. Собрание созвали на 25 февраля.

Весть о намечающемся сходбище, понятно, вмиг долетела и до уездного совдепа, а тот применил уже известный метод, который осташи называют «чуть что и в каждом окошке по латышу».

Как передает Дуня, накануне собрания, 24 февраля, в Кравотынь приехали эти «цепные псы революции», одиозные латышские стрелки из Бологого – выставили караул у колокольни. Ясно: чтоб священство не устроило набат, как год тому назад. После в Кравотыни узнали, что караулы латышей были выставлены у всех колоколен и в их числе у пожарной каланчи в Осташкове, с которой в «преображенский бунт» устроил набат брандмейстер Кошкин.

25-го февраля жидкая депутация от кравотынского прихода выехала тремя санями в Нилову пустынь, а там застала столпотворение. Публики в братской трапезной набилось уже человек четыреста, не протолкнуться. Спрашивают, откуда столько, если собирались присутствовать только немногочисленные представители приходов? Оказывается, предисполкома товарищ Зуев привел с собою красноармейцев уездного гарнизона и