Теперь я поняла, что такая яркость утреннего солнца объясняется отражением лучей от пушистого снежного покрова, укутавшего землю белым одеялом.

– Ух ты, Винни!

– Это как… – Она помедлила и прижалась лбом к оконному стеклу. – Как те места, которые показывала мне Эмджи. Как те места, которые ты рисуешь в книжках про Гарриет.

Чарли ждал у задней двери под низкими деревянными балками кухни, держа пальто, шарф, шапку и толстые вязаные варежки.

– Для вас, – сказал он, протягивая мне вещи. – Сегодня они вам понадобятся.

Я согласилась прогуляться с ним, пока Винни и миссис Джеймсон играли на пианино. Филиппа разучивала с ней аккорды, и эхо заполнило весь дом. Мне же не терпелось воочию увидеть пейзаж, которым я любовалась из окна.

Я застегнула молнии, пуговицы, крючки и затянула завязки на всей той теплой экипировке, что выдал мне Чарли.

– Теперь меня впору катить из дома и дальше через лужайку, – заметила я, стоя в старинной кухне.

– А мы еще не закончили, – со смехом сказал он, наклонился и достал пару зеленых веллингтонов, резиновых сапог до колена, с приставшими на носках комками засохшей грязи. – Без них не обойтись. После дождя и снега на улице мокро.

Усевшись на скамью, я натянула сапоги, которые оказались слегка великоваты, но сидели неплохо.

– Я сегодня позвонил одному приятелю из посольства насчет вашего паспорта, – продолжал говорить Чарли. – Он обещал ускорить оформление, как только они откроются. Мы отправим вас домой, но едва ли успеем к дате, на которую у вас куплены билеты. Я позвоню в пароходство и извещу о проблеме – мы переоформим билеты на тот день, когда вы будете готовы.

– Я сама могла связаться с пароходством, но спасибо большое. На какое-то время все это вылетело у меня из головы. Когда оказываешься здесь, все остальное словно перестает существовать.

Чарли открыл дверь; в лицо мне ударил поток ледяного воздуха, и я улыбнулась.

– Клянусь, я чувствую запах моря.

– Вполне возможно. Оно примерно в часе езды отсюда, и ветер доносит аромат. Мы не так уж далеко.

– Можно спросить? – осведомилась я, когда он запер дверь и мы зашагали по двору.

– О чем угодно. – Чарли взял меня под локоть, ведя по пожухлой зимней траве к мощенной камнем дорожке.

– Откуда вы так много знаете о гэльском языке?

Мы шли по хрустевшему под сапогами гравию.

– Благодаря отцу. – Чарли открыл низкую дощатую калитку, и мы вышли на тот широкий луг, который я видела из окна. Потом он остановился и посмотрел мне прямо в глаза. – Вы красивая женщина, Клара. Даже под всем этим ворохом одежды, в которую я вас укутал.

Снова жар, волной поднимающийся по телу до самой шеи. Слушая эти его слова, интонацию, с какой он их произнес, – я ему поверила. В тот миг я была красива.

– Спасибо. Но мне сдается, вам доводилось видеть меня в самой плохой форме.

– Если то была самая плохая форма, то могу только вас поздравить. – Он улыбнулся и зашагал дальше. Я за ним.

Слева от нас, за невысокой деревянной оградой, шли по заснеженному пастбищу овцы, выглядевшие вблизи такими же безупречно-белыми, как при взгляде из окна. Они с любопытством подняли дружелюбные мордочки и посмотрели на нас, затем продолжили щипать траву. Из коровника донеслось мычание. Передо мной вилась серебристой рекой дорожка через луг. Мы пересекли дорогу и ступили на мягкий грунт пастбища, справа от нас располагались три каменных коттеджа. Низко над головой нависали облака, густые и пухлые, несущие в себе снег. Чарли ускорил шаг, я держалась рядом.

– Что до гэльского, то немногое, что мне известно, я почерпнул из песен, – вернулся он к теме. – Мой отец был ирландец, хотя переехал в Англию в двадцать один год, после Пасхального восстания[12]. Он привез с собой древние истории и передал их нам. Но Ирландия сгубила его семью и разбила ему сердце.

– Что случилось?

Чарли посмотрел вдаль, словно хотел увидеть прошлое глазами отца, а потом сглотнул.

– Они попали в перестрелку в шестнадцатом году. Его мама умерла за несколько лет до того, но отец и брат оказались не в то время не в том месте. Вот и все, что мне известно. Он обещал, что однажды расскажет всю историю, но теперь этого уже не случится.

– Сожалею. О тех историях, которые родители должны были рассказать, но унесли их с собой. – Я сделала шаг, и сапог глубоко ушел в грязь, громко чавкнув, когда я выдернула его обратно. Здешние края были такими гостеприимными, что даже грунт отказывался вас отпускать.

– Он сохранил любовь к родине и ее людям, – продолжил Чарли. – Одна из его троюродных сестер живет у нас вон в том коттедже, и она тоже знает гэльский. – Он махнул рукой в сторону берега озера. – Папа рассказывал нам легенды про живущий под землей маленький народец, говорил, как важен язык для познания мира, постижения секретов незримой страны.

– Это прямо в духе моей матери. Она постоянно толковала о подобных вещах. И меня это зачастую пугало.

Чарли остановился на тропе. Перед нами открывалось все пространство его мира: коттеджи и дом, луг и обнесенные плетеными изгородями сады, со всех сторон окруженные лесом. Поросшие мхом каменные стены и валуны сопровождали нас всю дорогу до раскинувшегося в зеленой колыбели озера.

– Вашему отцу было хорошо здесь?

– Мой отец был из тех, кому хорошо везде. То был результат его любознательности и открытости миру.

– Вот почему библиотека была так важна для него?

– Да.

Мы продолжали идти вниз по склону, к озеру.

– Раз в нем жил интерес к языкам, то, может быть, он купил мамины бумаги у кого-то? Какого-нибудь торговца, например? – Загадки не давали мне покоя, даже когда я любовалась видами вокруг – голубоватыми зубцами гор, норовящих дотянуться до низких облаков и книзу постепенно переходящих в возвышенности мягких очертаний.

– Вполне вероятно, да. Найдя ранец, я первым делом позвонил его агенту в «Сотби», тот сказал, что ничего о нем не знает. Остается еще загадка, почему ранец хранился в сейфе.

Мы дошли до опоясанного кромкой льда озера. Спугнутая стая диких гусей загоготала, рассеявшись по спокойной воде, покрывшейся рябью. Я стояла неподвижно, положив руку на грудь и впитывая первозданную красоту этого места. Поднялся ветер, и вершины деревьев пустились в пляс под песню ветвей и шепот безмятежной природы.

– Будь это место моим, я