И, махнув рукой, побежал к штабу вслед за командующим.

– Как нехорошо получилось! – сказал лейтенант, подходя к грузовику. – Командующий шутить не любит.

– А кто он? – спросила, спускаясь, Галина.

– Товарищ командующий? – удивился лейтенант. – Генерал-лейтенант Павловский Константин Георгиевич! Идемте со мной – размещаться.

Они подошли к двум блиндажам, спрятанным в поросшем лесом овраге. Лейтенант нес чемоданы Галины. Остальные артисты несли свои пожитки сами.

– Товарищ лейтенант, – спросил аккордеонист, – а вечером концерт будет?

– Не знаю! – покачал головой лейтенант. – Думаю, нет. Командующий как приезжает, так обязательно наступление начинается.

И точно – над их головами вдруг засвистело и зачавкало. И сразу же, там, за лесом, где были позиции немцев, взорвался первый снаряд, потом еще, а потом все слилось в один сплошной рев канонады и разрывов.

– Что я вам говорил? – радостно сказал лейтенант. – Это ваше жилище, – лейтенант кивнул на норообразный вход в землянку, при виде которого аккордеонист и гитарист расстроенно вздохнули.

– А это блиндаж товарища Ковровой. – Лейтенант помолчал и добавил редко употребляемое им, а потому с особым удовольствием выговариваемое слово: – Ин-ди-ви-дуальный!

– Товарищ лейтенант, – снова подал голос аккордеонист, – отчего же вы штаб в селе не располагаете? Ведь удобнее же.

– Товарищ командующий запретил, – пояснил лейтенант, – приказал все штабы дивизий располагать вне населенных пунктов. Толмачево проезжали?

Артисты молча кивнули.

– Еще вчера стояло. Немцы его разбомбили, думали: штаб! А штаб три дня назад сюда перевезли по приказу товарища командующего. Ну, вы располагайтесь пока… – Он нырнул в блиндаж с чемоданами Галины и тотчас появился снова. – А вечером, если у нас успех будет, пожалуйте на банкет.

«Индивидуальный» блиндаж был просторен. Из мебели: кровать металлическая, но с матрасом, к тому же застеленная чистым бельем, стол, невесть откуда взятый умывальник с зеркалом, самодельный крашеный деревянный стол и два венских стула[89]. На бревенчатой стене висела картинка в латунной рамке, а на столе в гильзе от снаряда стоял букет полевых цветов. На картинке, которая на самом деле оказалась раскрашенной от руки фотографией, были изображены две девочки в платочках, обнимавших ствол березки.

На столе стояло покрытое марлей ведро и рядом с ним на железной тарелке булка белого хлеба из солдатской пекарни. Галина сняла марлю: ведро было полно меда. Она улыбнулась, оторвала от булки кусочек, макнула в мед и стала есть.

Атака была успешной. В штабном блиндаже накрывали стол. Во главе стола помещался полковник, рядом с ним посадили Галину, а дальше вперемешку сидели артисты и офицеры штаба. Полковник был возбужден недавним боем, выговором командующего и выпитым спиртом.

– Товарищи! – встал он со своего места. – Выпьем за войну! Да! – упрямо повторил он. – За войну! Если бы не война, сидел бы я когда-нибудь рядом с Галиной Васильевной? А сейчас – пожалуйста! Вот она… Галина Васильевна Коврова! Народная артистка! Рядом сидит! А потому что война! Вот за нее я и хочу выпить! Вообще войны бояться не надо! Надо уметь на ней жить! Вот я умею! И Тимошкин умеет! Умеешь? – спросил он у лейтенанта-тыловика, который в это время резал мясо, очень похожее на конину.

– Так точно! – ответил лейтенант.

– Пережигин… а ты? – обратился он к своему начальнику штаба, лысоватому полковнику.

– Что я? – переспросил лысоватый.

– Ты умеешь на войне жить? – настаивал полковник.

Начальник штаба пожал плечами:

– Завтра немцы контратаковать будут. Вот завтра и посмотрим, как мы умеем жить.

– Клещ ты штабной, а не командир, Пережигин! – расстроился полковник. – Ну да ладно! За войну!

И он повернулся к Галине, чтобы чокнуться с ней.

– Я за войну пить не буду, – спокойно сказала Галина.

– Почему? – обиделся полковник.

– Не хочу, – пожала плечами Галина.

– Это потому, что вы не понимаете, – полковник опрокинул стакан и сел на стул, – война – это такая штука… – он щелкнул пальцами, – на войне человек проявляется! Раскрывается! Вона… предателей сколько… перебежчиков! А кем они были в мирное время? – Он пьяно прищурился.

Галя молчала.

– Не знаете? – закачал головой полковник. – А я скажу… простыми, как говорится, советскими людьми!

– Вы давно на фронте? – спросила его Галина.

– С двадцать четвертого числа. Я же кадровый! – гордо ответил командир дивизии. – Майором начинал.

– В Белоруссии были? – сжимая руки, продолжала расспрашивать Галина.

– А как же! – удивился полковник. – Всю прошел. Попой к Москве.

– У меня муж пропал, корреспондент, – сказала Галина, – как раз в Белоруссии.

– Пропал – найдется! – махнул рукой полковник. – Как фамилия?

– Туманов. Кирилл Туманов! – У Галины перехватило дыхание.

Полковник нахмурился, вспоминая.

– Нет, – выдавил наконец из себя, – не встречал.

– А может, что-то слышали? С ним был фотокорреспондент… такой толстый… Миша.

– Не слыхал. Точно. Если бы слыхал, запомнил бы, – серьезно ответил любитель войны. – Играй! – махнул он рукой гитаристу. – А ты пой! – обратился он к другому Галиному аккомпаниатору. – Раз Павловский концерт отменил, проведем его здесь.

– У меня весь голос в аккордеон ушел, – пояснил аккордеонист, – не пою… Вот Алик, – кивнул он на гитариста, – начинал как мастер художественного свиста.

– Свисти! – приказал полковник, вынимая из кобуры «ТТ» и укладывая его рядом с бутылью разведенного спирта на стол.

Лазарев неслышно подошел сзади и взял пистолет. Испуганный аккордеонист развернул меха инструмента, а бывший мастер художественного свиста встал и засвистел «Утомленные солнцем».

Галина встала и вышла из штабного блиндажа.

Провожал ее все тот же лейтенант Тимошкин. Он светил ей под ноги фонариком с синим фильтром.

– Вы не обижайтесь на товарища полковника, товарищ Коврова. Он, когда выпьет, совсем дурной становится.

Светомаскировочный фонарик давал так мало света, что Галина была вынуждена взять лейтенанта под руку.

– Скажите, почему ваши солдаты измазаны? – спросила она, памятуя о том ужасе, который она испытала, выйдя на «сцену».

– Ой, это! – хохотнул Тимошкин. – Тут… на этом месте, оказывается, залежи белой глины. Из нее тарелки делают. В Толмачево даже заводик был кооперативный по производству – тарелок там… горшков, кувшинов… Немцы разбомбили. Ну, вот… мы же здесь оборону уже десять дней держим, и все наши окопы, ходы сообщения и прочая фортификация в этой глине выкопаны. Как дождь пойдет, глина эта сразу же раскисает и в обмундирование впитывается, а на солнце она высыхает и становится как корка, и ничего с ней сделать невозможно. Нас в армии так и зовут: «гипсовой дивизией».

Они подошли к Галининому блиндажу. В темноте возле него смутно виднелась какая-то фигура.

– Я на всякий случай караульного поставил. Мало ли что. Фронт-то рядом, – пояснил лейтенант, – ну… спокойной вам ночи, товарищ Коврова.

Он повернулся и пошел обратно. Слабый синий отсвет через мгновение растворился в черноте военной ночи.

Галина повернулась к караульному.

– Спокойной ночи, – сказала она.

– Так точно! – ответил постовой скорее всего потому, что за недолгое время войны отвык от простых человеческих пожеланий и просто не знал, что ответить.

Галина зажгла висячий масляный фонарь, поставила его на пол рядом с кроватью, скинула туфли; не раздеваясь, легла и сразу же заснула.

Проснулась она от грохота выбиваемой дощатой двери. В блиндаж ввалился пьяный до оскотинения полковник. Портупею он снял еще снаружи и сейчас, первым делом швырнув ее в угол, начал расстегивать галифе.

– Я сейчас… – бормотал он, валясь на Галину, – я быстро… я быстро…

– Уйдите! – завизжала Галина. – Уйдите! Часовой!

– Я быстро… – бормотал полковник, пытаясь разглядеть ее мутными, без зрачков, глазами, – я быстро…

Он надавил локтем – всей тяжестью своего тела – ей на горло. Свободной рукой ухватил ворот платья и рванул его.

– Часовой! – сдавленно закричала Галина.

– Я быстро… – дышал он на нее чудовищным самогонным перегаром, – я быстро…

Теряя сознание, задыхаясь от передавленного горла, Галина нашла рядом с кроватью масляный фонарь и попыталась ударить им насильника. Удар не получился, но из фонаря на голову полковника вытекло горячее масло. И от какой-то счастливой искорки стало медленно разгораться.

Понадобилось время, чтобы полковник почувствовал боль от горящих на голове волос и гимнастерки на спине. Только тогда он отпустил Галину, вскочил и, рыча от боли, стал биться спиной о стены блиндажа, пытаясь сбить огонь.

Галина выбежала из блиндажа. Часового не было. Из блиндажа выбрался орущий от боли и злобы полковник.

– Помогите! – закричала Галина.

С шипением взлетела в воздух немецкая осветительная ракета. На какие-то мгновения все вокруг