Рабы в сопровождении воинов унесли таз, оставив ненадолго его одного при приоткрытой двери. Он присел на нижнюю ступень и, сильно прищурившись, стал осматривать помещение. Оно было небольшим, почти квадратным, с прочными стенами, выложенными из кирпича-сырца. Лишь теперь, глубоко вдохнув сухой воздух, Диагор уловил неприятный запах, окинул взглядом пол и увидел в углу темневшую лежанку. Другого ничего не было. С трудом поднявшись, он подошёл к этому месту, наклонился, пошарил рукой внизу и поднёс к лицу пучок травы, принюхиваясь. Сильный горький запах ударил в нос. Он тут же с отвращением отбросил траву в сторону.

«Полынь хоть и неприятная трава, зато польза от неё есть: она паразитов отгоняет», – подумал он, возвращаясь к ступеням.

Не успел он присесть, как, скрипнув, шире отворилась дверь, бледным светом заполняя помещение. Вновь вошли стражники. За ними спустились двое рабов, неся что-то на небольших подносах. Они опустили их на пол, после чего все удалились, как прежде, не закрывая двери до конца. Диагор, отошедший в сторону от лестницы, подошёл к оставленной посуде и увидел там пищу. На одном подносе находились два яблока и в маленьком глиняном кувшине – холодная вода. На другом лежали две небольшие лепёшки и кусочек твёрдого сыра.

«Что ж, это уже неплохо. Вот только для чего кормить будущую жертву? Что они ожидают услышать от меня? Ох уж этот Ферекрат! Да и я хорош, приютил в доме помощничка. Бедный Фаилл, сам не знает, в какую прескверную историю влип. Ну да ладно, главное, что Прет подальше ушёл и вместе с Форкисом, наверняка, нашёл крепость», – мысли были уже не столь путаными и текли спокойной чередой.

Взяв лепёшку, он присел на ступень, надломил хлебец, отправил маленький кусочек в рот и стал медленно пережёвывать его, продолжая размышлять: «Надо же, никогда не думал попасть в этот город. Не верил в такую возможность. Неужто мне на старости лет доведётся увидеть самого царя Персии! Такое не каждому смертному суждено испытать. Как бы трудно ни было в этой дороге и какой бы ни был уготован для меня конец, всё же боги благоволят мне и сейчас, одаривая таким необычным завершением…

Жизнь у меня была хорошая. Мне было интересно в ней. Ни к каким людским творениям я не привязывался бездумно душой. Меня никогда не обременяли своей мирской значимостью ни дорогие вещи, ни драгоценности, ни иные услады. Вот и теперь, как в самом начале пути, у меня их нет, и я не сожалею об этом. Впрочем, как и обо всём остальном, что выпало на мою долю… Ни одну златую песчинку никогда не разместишь средь своих мыслей и не расположишь в душе между чувств. Златая крошка постоянно дразнит чьи-то глаза своим холодным блеском, но всегда остаётся неприступной. Отнимает житейский покой, остужает сердечное тепло, вытесняет из душевных глубин достойное самообладание, заменяя силу духа неуверенностью в себе и слабостью воли. Такие богатства всегда остаются недостаточными и чуждыми, переливаются из рук в руки, лишь временно служа разным хозяевам, и ввергают их в ужас своим исчезновением или обманчиво радуют появлением.

Истинные блага – в самом человеке. И им не определить цену…»

Диагор встал, взяв кувшин, отпил воды. Заметив движение у двери, повернулся. За ним пришли.

* * *

Диагора проводили в сад, где его довольно приветливым взглядом встретил другой представительный перс – явно высокопоставленный сановник великого монарха, как подумал купец. Сановник сидел в иссиня-белом одеянии на белоснежной большой скамье в тени раскидистой, благоухающей белыми цветами яблони, вокруг которой, жужжа, кружили пчёлы. Взглянув несколько раз в сторону Диагора, он продолжал увлечённо выводить тонкой палочкой что-то у своих ног на песке.

Стражники остались у арочного входа в сад. Яркое солнце, светившее купцу в спину по пути следования сюда, внезапно ударило ему в лицо, ослепив его после пребывания в тёмном подземелье. Он щурился, низко опустив голову и прикрываясь ладонью от золотистых лучей, густыми пучками пробивавшихся сквозь листву из-за высоких дворцовых стен.

– Диагор, признайся, ты ведь боялся, что больше не увидишь белого света, так почему отворачиваешься от него? – спокойным низким голосом на чистом греческом языке спросил перс подошедшего к нему старца.

– Напротив, я склоняюсь перед ним за столь милостивое снисхождение ко мне, – ответил Диагор.

Сановник поднялся. Он был среднего роста, строен и крепок в плечах. Широкий блестящий тканевый пояс обтягивал его тонкую талию, подчёркивая безупречную осанку. Чёрные, очень курчавые волосы, подвёрнутые со всех сторон снизу к основанию головы и от этого казавшиеся очень тяжёлыми, без излишней помпезности красиво окаймлялись тонкой серебристой диадемой. Открытыми оставались лишь мясистые мочки ушей. Такие же мелкие плотные колечки волос росли от самых висков и под слегка выпяченной нижней губой сливались в густую массу бороды, что тянулась, сужаясь, до груди. Из-под бровей, сросшихся над прямым носом с едва уловимой горбинкой, с интересом смотрели умные, чуть раскосые, широко расставленные большие карие глаза. Они долго скользили по лицу стоявшего в ожидании купца.

Наконец сановник произнёс:

– Купец, ты долго пожил, многое повидал и пережил, творил и отдыхал, любил и ненавидел, терял и обретал. Так скажи мне, что самое важное ты открыл в себе?

– Наверное, мой ненасытный интерес, – пожав плечами, ответил Диагор.

– Ты хочешь сказать, что лишь любопытство вело тебя по всем дорогам? – перс, держа палочку в заложенных за спину руках, медленно обошёл его.

– Я пытался в грядущем дне найти ответы на возникшие вчера вопросы и шёл туда, куда подсказывало сердце, – Диагор посмотрел собеседнику прямо в лицо, пытаясь понять, к чему эти вопросы.

– Ну и как часто ты находил их? – в голосе сановника не было иронии.

– Не так часто, как ожидал.

– Почему?

– Думаю, я ошибался во времени. Его должно пройти гораздо больше, а я, к моему стыду, спешил и был недостаточно терпелив.

– Когда ты понял это?

– К сожалению, уже в старости.

– Ты, похоже, правдив, и оттого внушаешь доверие, – перс улыбнулся.

– Слишком быстро всё вокруг меняется. Невозможно успевать за событиями, – Диагор опустил глаза.

– Что ты хочешь этим сказать? – сановник впился в него немигающим взором.