за считаные минуты. Затем Павел долго изучал меню, вспоминал французские названия. Выбрал мидий под белым соусом и салат с черносливом. В ожидании, чуть захмелев, принялся раскуривать сигару. Она с трудом занялась, отуманила пряным дымом. С эстрады запела изящная, в черном, переливающемся платье шансонетка, и ее голос, глубокий, тоскующий, напомнил голос Марьяны. Павел опорожнил графинчик – под мидии водка шла отменно! – и опять махнул гарсону, потребовал добавить… Дурманел, озлоблялся, думал с горячностью: «У писателя – “конченностъ всего” и у меня – конченность… Где Марьяна? Я же не могу торчать неделю здесь, в Париже… Надо явиться с докладом к Химпелю! Раб я! Все мы, во главе с Красновым, рабы. Тут ты, Иван Алексеевич, прав, хоть и недобитый буржуй… Рос-сия, нар-род… А я – казак, и плевал на твоих лаптежников! И надо по-казачьи поставить в жизни точку. Никуда не удирать, не скрываться за тридевять земель, а если придется – голову на плаху не зазря положить…»
Пение манящей женщины отвлекло, настроило на мягкую грусть. Он думал о Марьяне с закрытыми глазами, в сигарном чаду. И вздрогнул, когда на ломаном языке к нему обратился прилизанный черноусый господинчик, склонившись сзади:
– Есть свеженьки рюсски девучки. Не желаете-с?
Павел обложил его матерной бранью, всполошив сбежавшихся гарсонов. Потом, одолев пьяную дрему, рассчитался и вышел на сумеречный бульвар, в расплывчатых пятнах фонарей и реклам. На счастье, подвернулось такси. Павел назвал рю Дарю, известный православный собор. Он не мог разглядеть, сколько на часах, но надеялся, что русская церковь еще не закрыта, и успеет помолиться. Шофер приспустил боковое стекло. Влажный воздух приятно холодил щеки, трезвил.
Он пробежал мимо просящих подаяния у паперти, дернул высокую дверь. Она была заперта. С досадой рванул еще раз и пошел обратно. Ему стало жалко вымокших под дождем людей. Он пошарил в карманах шинели, зачерпнул горсть монет. Идя вдоль шеренги кланяющихся, вкладывал их в протянутые руки. Молодая женщина стояла, опустив голову. Павел замедлил шаг. Она повернулась, открывая лицо. Монеты посыпались из ладони Павла, звонко стуча по камням. Он бросился, в одном порыве сгреб Марьяну, стал целовать ее пахнущие дождем волосы…
12
Октябрьское продвижение войск Южного фронта по Украине, стремительные удары красноармейцев обратили дивизии и танковые силы Голлидта в бегство, и это скоропостижно сорвало с мест и толкнуло в западном направлении вооруженные сотни казаков, беженские обозы и скитальцев-одиночек. Сколоченный на скорую руку в Херсоне «Казачий комитет Кубани, Терека и Дона», благодаря стараниям референта Радтке, посланца доктора Химпеля, раскинул сети, развернул сборные пункты также в Николаеве, Гайсине, Вознесенске. Всего прошли регистрацию 80 тысяч уроженцев казачьих земель. Половину из них, мужчин призывного возраста, отрядили в дивизию Паннвица, военно-строительные бригады и полицейские батальоны. Часть казачьих семей перебросили во Францию и Германию на подсобные работы. Самые беззащитные – старики, женщины и молодежь – сбились в походную станицу под приглядом сотен атамана Павлова.
На исходе ноября новое наступление Красной Армии еще сильней осложнило положение казацких изгоев. В штаб Павлова срочно прибыли Радтке и майор Мюллер. На объединительном совещании всевозможных атаманов и атаманчиков они объявили волю высшего руководства рейха: считать единым Походным атаманом всех казачьих войск полковника Павлова. Местом общего сбора казаков был назначен прикарпатский городок Проскуров.
Весну и лето скоротали ключевцы, хоть и в тоске по родине, зато в тепле и не в голоде. Заброшенная хата на краю Кривого Рога приютила и Шагановых, и Звонаревых. Расселились по трем комнатам, как баре. Досужие хозяйки, запасшиеся домашними семенами, вспушили грядки, посеяли в краснопогодье огурцы и помидоры, – благо полив был под руками, берег Ингульца подступал к щербатой изгороди. Не бездельничали и казаки. Тихон Маркяныч из ивняковой лозы сплел два вентеришка, и на зорьках пробирался по прогалу в камышах, проверял свою древнюю рыбацкую снасть. Уловом река не баловала – плотва, какие-то прогонистые селявки, окуни да караси, а на жареху набиралось! Частенько, как подошел укроп, стряпали ушицу. Василий Петрович, будучи моложе, оставил на подворье старика, а сам на шагановской фурманке, не жалея собственных лошадей, занялся извозом, косовицей. За мелкую монету и продукты валил в лугах травы и развозил по дворам, в июле нанялся в колхоз, убирал с поля снопы. Да и дочка его завела подруг, жениха, приносила домой то вишен, то слив, то яблок. Полина Васильевна кроила хохлушкам юбки и кофты и в этом уменье стяжала себе славу, подкрепленную деньжатами. Заработанное складывали в общий котел. На зиму наметили купить муки, картошки и сала. Тихон Маркяныч уже обошел окрестные берега и приглядел сухостоины на дрова…
Сниматься пришлось спешно. Известие о поражении немцев под Белгородом дошло лишь в середине сентября и, гонимые опасностью пленения, ключевцы погрузили скарб на повозки, погнали лошадей на Вознесенск. Там, на сборном пункте, прошли регистрацию, получив деньги и талоны на муку, и стали колесить по улицам. Прибывшие раньше их отступленцы запрудили город. Жители артачились, не впускали во дворы. В потемках, не найдя пристанища, въехали самочинно в широкий двор на краю улицы. Тихон Маркяныч, шмелями подняв свои седые брови, накочетился на хозяина, такого же высокого, длинноусого хохла, коря за безбожие и закаменелые сердца. Но и украинский ратник, в молодости куролесивший с Петлюрой, пятиться не привык. Сошлись! Хохол сцапал донца за грудки, а тот присветил ему кулаком в ухо. Драчунов кинулись разнимать бабы да Звонарев. Соседский хлопец Шурка, малый с придурью, прибежал с дубиной спасать «диду Мыколу». И так-таки увесисто перетянул Василия Петровича по спине. Взвыв от боли, степенный хуторянин налетел на драчуна, отнял палку и отогнал к забору. На крики подвалило еще трое парубков. Звонарев выхватил из задка своей кибитки дробовик, ахнул по ногам вновь бегущего к нему Шурки! Выстрел испугал всех. Хозяин, забыв о летах, шмыгнул в вишенник. Парубков как ветром сдуло, а Шурка, ревя от боли, по-обезьяньи поскакал за угол сарая. «Солью я его, не боитесь», – успокоил заголосивших баб Звонарев.
Ночью явился дид Мыкола, с двумя полицаями. Они оказались уроженцами Таганрога и быстро помирили земляков с неуступчивым хозяином. С того дня казаков побаивались. Выстрелили по ногам солью – могут и картечью, не пожалеют! И до ноября прожив у старого вдовца, оказывающего Полине Васильевне особое внимание и почтение, ключевцы собирались протянуть тут и зиму. Но опять догнали безрадостные вести: красноармейцы вышли к Днепру!
Нарочные объехали адресных казаков, оповестили явиться поутру на сход. Тихон Маркяныч и Звонарев, снова готовясь в дорогу, пришли с опозданием. Прилегающая часть улицы, площадка
