её вместо шляпки, и большой бутерброд с ветчиной вместе с каким-то напитком, который сразу стала потягивать прямо из тёмной бутылки; а юная дева, надев очки, делавшие её похожей на школьницу в бабушкиных окулярах, выудила изрядно замусоленную тетрадь, в которую тут же принялась что-то записывать, и коробку мятных леденцов, которые поглощала так же быстро, как и строчила. Видя, как все поглощены своими делами, я тоже решила чем-то заняться и сначала черкнула пару заметок в своём дневнике, потом намеревалась почитать, но у меня так сильно болели глаза и голова, что в конце концов я оставила потуги сделать хоть что-то полезное и стала просто смотреть в окно. Мимо пролетали города, фабрики, деревни, фермы и поля – бесконечные поля с богатым чернозёмом, вероятно, дававшим прекрасный урожай, но почему-то они не рождали в моём мозгу картинок мирной сельскохозяйственной жизни или пасторальных и аркадских сцен. Напротив, они заставили меня думать о войне и о виденных мною ужасных полях сражений, усеянных и мёртвыми, и ранеными, и обречёнными на скорую смерть людьми. А когда солнце село и вечерние тени поползли по необъятным пространствам, сквозь которые мы неслись тем тошнотворным манером, что присущ раскачивающимся, петляющим и ужасно пахнущим немецким поездам, мне стало казаться, что за завесой пыли я снова вижу мрачные очертания тяжёлой артиллерии, бесконечных верениц марширующих мужчин, гремящих полевых кухонь и медико-санитарных отрядов, которые я наблюдала когда-то посреди таких же плодородных полей. Вскоре совсем стемнело, в поезде зажглись фонари, и я больше ничего не могла разглядеть за окном, кроме сплошной черноты, в которой время от времени мелькали огоньки жилищ.
Мои спутницы принялись за еду, но меня сразу затошнило от запаха их снеди, и я поспешила выйти в коридор, где и постояла некоторое время. Когда я вернулась, они уже закончили трапезу и тихонько беседовали, наклонив друг к другу головы. Стоило мне войти, как они тут же прекратили разговор, и это навело меня на мысль, что, вероятно, именно я являлась предметом обсуждения. Некоторое время мы все сидели молча, но внезапно ко мне с озорным блеском в глазах обратилась девчушка.
"Пожалуйста, извините меня, – произнесла она слегка хрипловатым, но приятным голосом. – Не могли бы вы сообщить нам о своей национальности? Видите ли, наши мнения расходятся, и мы были бы признательны вам за разрешение нашего спора".
"Я русская", – тихо ответила я, задаваясь вопросом, как они отреагируют на такую информацию.
В тот же миг в них произошла перемена: на лице элегантной дамы отразился явный испуг, бюргерша поджала свои пухлые губы и отодвинулась, юное же создание стало разглядывать меня с нескрываемым интересом.
"А может, ещё и большевичка?" – встревоженно пробормотала модница, защёлкивая свой отделанный серебром дорожный чемодан и тоже поспешив отодвинуться.
"Большевичка она или нет – меня это не волнует, но она русская, а я потеряла двух сыновей на русском фронте", – заявила домохозяйка, глядя на меня с неприкрытой враждебностью, покуда её лицо нервно подёргивалось, а ладони то сжимались, то разжимались.
"Во время войны мне было всего пятнадцать, – задумчиво произнесла девушка, – и в моей семье никто не погиб, поскольку отец был слишком стар, чтоб сражаться, а брат, наоборот, слишком молод, но я так много слышала и читала о ней, что иногда мне кажется, будто я сама там побывала. Должно быть, это было ужасающе!"
Так как я не стала комментировать их высказывания и ничего не добавила к своему изначальному краткому заявлению, разговор прекратился и снова воцарилось молчание. Но вдруг бюргерша, которая не переставала смотреть на меня глазами, полными ненависти, решительно встала и, прихватив с собой свой тяжёлый старомодный саквояж, вышла в коридор. Вскоре после этого молодая дама позвонила в колокольчик и попросила проводника помочь ей с её чемоданом, а когда они удалились и закрыли за собой дверь, я услышала, как все трое совещаются в коридоре. И хотя они говорили вполголоса, я разобрала достаточно, чтобы понять, что обе женщины просили кондуктора предоставить им другие места, при этом одна всё время произносила слово "большевичка", тогда как другая повторяла и повторяла: "Русская, русская".
"Яво́ль, яво́ль, ихь ферште́йе"6, – услышала я успокаивающий голос проводника, и потом он, судя по всему, отвёл их в другое купе, поскольку всё стихло.
А девушка, очевидно, внимательно выслушавшая всё, о чём говорили женщины, повернулась ко мне с извиняющимся смешком.
"Глупые дуры! – возмущённо воскликнула она. – Одна боится вас, считая большевичкой, а другая ненавидит как русскую, но мне всё равно. Мне действительно всё равно", – серьёзно добавила она и, пересев ко мне, близоруко всмотрелась в моё лицо.
"Вы не должны обращать на них внимания, – продолжила она с глазами, полными симпатии. – Видите ли, пожилая женщина потеряла обоих своих сыновей на вашем фронте и, естественно, терпеть не может всех русских, однако вам следует понять её и простить. Касательно же другой, что ж, она всего лишь напуганная 'ду́ммкопф'7, считающая, вероятно, что 'большевик' означает 'вор' и что её отделанный серебром чемодан, и её шелка, и кружева, и оборки не могут быть в безопасности в одном купе с вами. Просто забудьте о ней, вот и всё! И, как вы видите, я-то не сбежала и по-настоящему рада знакомству. Пусть вы и русская, но наши страны больше не пребывают в состоянии войны, а это значит, что вы мне не враг. И вы точно не большевичка, так как большевичка не выглядела бы столь хилой и жалкой", – добавила она, густо покраснев.
И хотя после пережитого за последние дни моё состояние нельзя было назвать весёлым, я не могла не рассмеяться над последним замечанием, сделанным ею в мою защиту: "Слишком хилая и жалкая, чтобы выглядеть как большевичка!" Это был оригинальный комплимент, но, по крайней мере, хотя бы один человек попытался сказать мне что-то доброе. И тогда эти ставящие в тупик новые проблемы, которые стали возникать с того самого дня, как я покинула Россию, внезапно нашли в моём сознании своё разрешение, заключавшееся в том, что теперь русские совершенно определённо не были в чести́ за границей – во всяком случае, в этой части Европы. Мне стало интересно, будет ли так же и в Англии, но, впрочем, я уже начала осознавать, что, какие бы трудности ни ждали меня впереди, во время этого путешествия я, безусловно, проходила прекрасную школу, наиболее эффективно готовившую меня ко встрече с ними.
Остальная часть пути прошла без происшествий. Я благополучно пересекла границу, спокойно прошла таможню, изумившись вежливости бельгийцев,
