– Дурак ты, – обиделся Туманов, – знаешь, что я заметил?

Миша не проявил интереса к наблюдательности товарища.

– Я заметил, что самолеты-то у них не новые! Потрепанные! Все во вмятинах каких-то!

– У нас и таких нет, – огрызнулся Миша, укладывая свои сокровища обратно в чемодан.

Он закрыл чемодан на замки, для надежности обвязал брезентовым ремнем и зло подытожил:

– Знаешь, Кира, надоело мне здесь. Домой хочу.

Вновь засвистели командирские свистки. Мимо них побежали по своим местам солдаты. Постепенно траншея заполнилась людьми. Выстрелила полковая сорокапятимиллиметровая пушка, а вслед за ней и все уцелевшие после бомбежки орудия.

Окопы пока не стреляли. Работала только артиллерия. Значит, у немцев в атаку пошли только танки, без пехоты.

– Опять! – в отчаянии воскликнул Миша. – Когда же это закончится?

– Когда победим, – весело ответил Туманов, доставая из вещмешка бинокль.

Он поднялся на вырытую в стене траншеи ступень и теперь смотрел в бинокль на немецкие танки, вывалившиеся из леса, через который они утром бежали к своим. Танков было штук семь. Время от времени они останавливались и стреляли из пушек. Потом снова двигались вперед.

Но досмотреть картину боя Туманову не дали. По ходу сообщения бежал связист и на разные голоса кричал:

– Корреспонденты есть? Из газеты люди есть? Газетчиков никто не видел?

– Здесь мы! Здесь! – заорал Миша.

– На командный пункт! Быстро! Приказ командира полка! – передал приказание связист и убежал обратно.

У завешенного танковым брезентом входа в блиндаж командного пункта полка стоял, как это и полагалось по уставу ведения военных действий, часовой.

– Куда? – спросил он подошедших корреспондентов.

– Вызваны приказом командира полка. Майор Туманов с сопровождающим, – доложил Туманов.

– Подождите, – приказал часовой, достал из кармана свисток и дважды свистнул.

– Значит, я сопровождающий? – мстительно спросил Миша. – Ладно, запомним.

Брезент отогнулся, и из блиндажа вышел капитан Шарафутдинов. Он холодно посмотрел на корреспондентов, потом – себе под ноги, потом – в сторону наступавших немцев и только после этого сказал:

– Я распорядился, чтобы вас отправили в расположение штаба армии первой машиной с ранеными.

– Нас должны были отправить ночью, – напомнил Туманов. – Мы бы хотели посмотреть бой.

– Здесь не цирк, – с ненавистью посмотрел на них Шарафутдинов, – смотреть не на что. Я распорядился. Идите к машине. Боец вас проводит. Ляшко, ко мне! – закричал он.

Откуда-то из-под земли, из невидимого хода сообщения появился боец с автоматом «ППШ»[75], который в начале войны был страшной редкостью. На ремне у бойца висели финский нож в ножнах и офицерский пистолет в кобуре. Потом, в следующие командировки на фронт и Туманов, и Миша узнают, что такое пижонство позволялось только бойцам разведрот.

– Проводи майора и старшего лейтенанта к машине с ранеными. Проследи, чтоб их посадили и чтоб они уехали, – так же, не глядя на корреспондентов, приказал Шарафутдинов.

– Товарищ капитан, – твердо сказал Туманов, – я хочу встретиться с командиром полка.

– Нет, – отрезал Шарафутдинов.

– Я все-таки прошу вас доложить командиру полка о моем желании встретиться с ним, – настаивал Туманов.

– Майор, езжайте. Там тяжелораненые ждут. – Шарафутдинов, не попрощавшись, повернулся и ушел в блиндаж.

Туманов некоторое время стоял у входа в блиндаж, потом повернулся и встретился взглядом с ухмыляющимся Ляшко.

– Следуйте за мной, товарищ майор, – предложил разведчик.

Уже в кузове грузовика, набитом тяжелоранеными, лежавшими на подстилке из вырванных с корнем пшеничных колосьев и беспрерывно кричавшими и стонавшими от нестерпимой боли, причиняемой тряской, Миша, держась обеими руками за борта, чтобы не вылететь на очередной яме, спросил у Туманова:

– Чего ты нарывался? Зачем тебе был так необходим этот страшила-полковник? Что такого необыкновенного ты хотел у него узнать?

– Хотел извиниться, – коротко ответил Туманов.

– Вот это да! – восхитился Миша. – Он нас чуть не расстрелял, заставил целый день окопы рыть! Я из-за него ни одного снимка не сделал, ты ни одной строчки не написал! И мы же перед ним еще и виноваты!

– И Шарафутдинов прав… – Туманов как будто не слушал Мишу, – не надо было говорить «посмотреть бой». Мы тем самым ставим сами себя в позицию равнодушных наблюдателей… попутчиков!

– Надо было сказать: «Разрешите погибнуть в бою!», тогда бы он нас оставил, – съязвил Миша.

– Стыдно! Стыдно! – продолжал Туманов. – И со Сталинской премией стыдно, и с земляными работами под конвоем! На двойку мы с тобой сработали! На единицу! Люди делают огромное, тяжелое, кровавое дело – воюют против сильного и жестокого врага. И делают это дело спокойно и достойно! А тут являются два столичных фендрика…[76] требуют машину, требуют особого к себе отношения… стыдно!

– Я тебе вот что скажу… – серьезно ответил Миша. – Если этот полковник и его капитан-татарин и дальше будут подобными темпами делать свое «кровавое, тяжелое» дело, то через месяц в действующей армии командиров не останется! Зачем он этих несчастных расстрелял? Дал бы по винтовке, поставил в окоп, чтоб хоть погибли от фашистской пули! А каждого, кто растерялся, смалодушничал, сразу к стенке ставить – это, знаешь ли, не только жестоко, но и не по-хозяйски! Да сделай ты что-нибудь! Помоги им! Страдают же люди! – закричал он санинструктору, пожилому сержанту, безучастно сидевшему у водительской кабины.

– Им помочь невозможно, – прокричал в ответ, чтобы быть услышанным за криками и стонами раненых, санинструктор. – У меня кроме бинтов ничего нет, – он похлопал по своей брезентовой сумке с красным крестом. – Потом, они тяжело раненные! – с ударением на слово «тяжело» пояснил он. – Им помочь могут только в медсанбате, а я им ничем помочь не могу. Вот у этого сепсис, похоже, начался – заражение крови… – он показал на солдата, метавшегося у его ног, – у того – потеря крови большая… – и он указал на раненого бойца, безжизненно болтавшегося на дне кузова.

Санинструктор нагнулся к нему.

– Вроде помер… – после короткого осмотра горестно заключил он. – Перевязать могу, а помочь только доктор сможет… хирург!

Постепенно из-за горизонта надвинулись облака, и небо стало темно-серым. Со всех сторон доносилась артиллерийская канонада. Казалось, война шла к ним со всех сторон. Начинало быстро темнеть.

– А далеко еще? – спросил Миша.

– Да нет. – Инструктор привстал и посмотрел вперед. – Сейчас дорога наверх пойдет, а там деревня будет, а в ней штаб и госпиталь полевой были… странно… – недоумевал он, – никого нет… ни машин, ни людей… Как вымерли все! И за всю дорогу никто не встретился…

Машина вдруг остановилась. Водитель, не торопясь, вылез из кабины и замер, вслушиваясь в далекую артиллерийскую стрельбу.

– Чего случилось? – спросил санинструктор.

– Отлить надо, – не оборачиваясь, ответил водитель, пнул сапогом переднее колесо и так же, не оборачиваясь, спросил: – Товарищ майор, я по малой нужде… разрешите?

– Пожалуйста, только быстрее, – разрешил вставший в кузове Туманов.

Водитель вынул из кабины какой-то сверток, перепрыгнул через канаву и скрылся в придорожном лесу.

Туманов и Миша спустились на землю – размять ноги.

– Может, там и баня есть? – мечтательно спросил у Туманова Миша. – С веником кленовым!

– Почему с кленовым? – удивился Туманов. – Я думал, в бане веники березовые.

– В бане разные веники! – многозначительно сказал Миша. – Каждый вид от своих хворей. Кленовый успокаивает, можжевеловый возбуждает, березовый чистит… если там баня есть… я тебя попарю! Санинструктор! – крикнул он оставшемуся в кузове дядьке. – Там баня есть? Не знаешь?

– Наверное, есть, – предположил санинструктор, – деревня же… должна быть. Куда он запропастился? Вы не знаете, как его зовут? – спросил он у корреспондентов.

Туманов пожал плечами.

– Водитель! – закричал санинструктор, сложив ладони рупором. – Водитель, давай назад!

Миша залез в кабину и начал сигналить. Он ожесточенно жал на клаксон до тех пор, пока Туманов не оторвал его руку:

– Аккумулятор посадишь.

– Поискать его? – предложил санинструктор.

– Не надо, – хмуро ответил Туманов, – не вернется он.

– Почему? – изумился Миша.

– Сбежал, – коротко ответил Туманов. – Я еще удивился… он, уходя, какой-то сверток взял.

– Чего сразу не остановил? – продолжал удивляться Миша.

– Подумал, что в нем какие-нибудь личные вещи… мыло, например, – оправдывался Туманов.

– Ну ты даешь! – хохотнул Миша. – У шофера мыло! Это то же самое, если бы он из кабины виолончель вынул! Кстати, как его фамилия?

Санинструктор