– Ну, пущай на тыще полсотни скостят, альбо в крайности сотню. Такое, молви, дело вышло, не надобен стал товар. Прошиблись.

– Батюшка, – сказал несмело Данила, – в смех то им будет.

– Не суйся, – сказал Иван Максимович. – Не бывать тому, чтоб Строгановых кто в смех брал. Как товар продашь, – говорил он Федьке, – тотчас на Москву подайся и с подводами. Там все закупишь, что велел, – Галка список списал, даст тебе, и казны еще три сотни даст. Ну, собирайся, да поживей!

Федька поглядел на Ивана Максимовича, на Данилу, поскреб в затылке, открыл было рот и снова закрыл. Потом он поклонился хозяину, пошел и опять обернулся. Иван Максимович стоял на месте и глядел на него.

– А как… – начал Федька…

Иван нахмурился.

– Hy?. – сказал он.

– Как боле сотни скинут, продавать, аль нет? – спросил Федька.

– Не может того статься, – сказал Иван, – крест то, чай, есть на них. Ну, полста еще, коли так, скинь.

– Батюшка, – не удержался опять Данила.

– Да ты чего? – крикнул на него Иван. – Спросили тебя? Аль о двух головах? Подь, Федька, справляйся.

Федька быстро нахлобучил шапку и вышел на крыльцо.

Иван Максимович злобно глядел на сына.

– Видно, впрямь умней отца себя мнишь, щенок. Мало палок о тебя обломал. Слышь, мой останный сказ: не перечь мне, худо будет. Я большое дело надумал. Ты мне с варницами своими да с пушниной промеж ног не суйся. Голову снесу. Вот как покончу, назад ворочусь – хозяйствуй. На Москву я поеду. Може, там и жить стану. А тебя тут покину, вари себе соль, коли столь люба. А ноне не моги помехи чинить. И то от твоей дурости займовать придется. Чтоб голосу твово не слыхал. Не то, видит бог, отодрать велю как холопа.

Иван Максимович хлопнул дверью и ушел на посад.

* * *

В Соли в то время как раз праздник был. Началась Введенская ярмарка. На площади торг шел, веселье. Со всей округи съехался народ. Кто товар продавать, кто обновок накупать. Нищие-слепые, сборщики на построение храма хватали за полы, тянули свое:

– На колоколо господне пожертвуйте, православные… Слепеньким подайте Христа ради. Лучшие люди в два обхвата, в атласных шубах до пят степенно плыли по среднему проходу. Кичились друг перед другом обновками – собольими шапками, хрустальными пуговицами, золотым кружевом.

Иван Максимович накупил сластей и пробрался к возам, где деревенские девки торговали рушниками и ширинками.

– Эй, девки, лови пряники! – кричал он – Скачи с возов, становись в ряд! Не видите, сват пришел, невесту выбирать.

– А тебе какую надобно? Може, у нас таких нету – крикнула девка побойчей.

– Как не быть? Вишь, как на подбор. Одна ядрена, друга солена. У той нос словно кочка, та сама словно бочка. Та с косоротинкой, та с кривобочинкой. Не знать, кого взять. Придется жеребий метать.

– Вишь, зубоскал! Всех охаял, – хохотали девки. – А чего ж жениха схоронил? Може, он у тебя горбатый, аль сопатый?

– Показал бы жениха – боюсь передеретесь. Пузатый, вишь, да вороватый, ножки малость коротки, зато шапка высока. Глаз кривой, а боярин, видать, большой. Кто угадает, тому красный платок да меду горшок.

Девки визжали от хохота, толкали друг друга, закрывались рукавами. Вдруг одна закричала:

– Ой, девоньки! Мотри, воевода пришел.

По среднему проходу, откинув голову в высокой шапке, важно выступал воевода, поглядывая здоровым глазом на ларьки с товаром. Акилка семенил за ним. Порой воевода останавливался, оборачивался к Акилке и кивал ему на ларек. Акилка бросался к торговцу и шептал ему, показывая на кусок золотого кружева или па лисью шкурку. А воевода шел дальше.

– Эй, девки, – сказал Иван, – мотри, там медвежатник идет. Зови его сюда и с медведем. Расступись-ка маленько.

Сани немного раздвинули, народ раздался, и на площадку вышел поводырь с медведем.

– Здорово, купец, – сказал поводырь, кланяясь Ивану, – потешить тебя? Эй, Мишка, покажи, как купец богу молится.

Медведь встал на задние лапы, повел головой на обе стороны, выставил вперед брюхо и начал махать по нему лапой. Девки завизжали.

– Покажи, Мишка, как купец с пира домой ворочается.

Медведь пошел вперевалку на задних лапах, качаясь из стороны в сторону. Потом упал на четвереньки, потоптался, мотая головой, и растянулся на снегу. Народу набралось много. Все хохотали, кричали:

– Молодец, Мишка! Упился, знать! Дороги не найдет.

– Мишка, – крикнул Иван, оглянувшись назад.

К площадке подходил воевода.

– Мишка, покажи, как кривой мужик по базару похаживает да в ларьки глаз запускает. Вожатый испугался, завертелся на месте, замахал руками. Девки прятались друг за друга, закрывались рукавами, иные полезли на возы. А Иван не унимался.

– Ну, Мишка, – кричал он, – чего ж ты? Аль глаз закрыть не можешь? Дай обвяжу. А ты покажь, как мужик одним глазом по ларькам зыркает.

Воевода уж стоял перед Иваном, ногой топал и рот раскрывал, но ничего не мог сказать.

– А, Степан Трифоныч, здорово, – сказал Иван, – а я тебя и не приметил. Мишку поглядеть пришел?

Воевода обернулся к поводырю и закричал наконец на него, брызжа слюной:

– Ты чего тут? Торгу мешаешь! Лошадей пужаешь! В холодную его, и с Мишкой.

Вожатый повалился в ноги.

– Помилуй, государь! – вопил он, – ярмарка. Дал посбирать.

– Пошел! – кричал воевода. – Запорю! Тащи его!

– Не серчай, Степан Трифоныч, вступился Иван, – то я его покликал – девок повеселить. Просил лишь показать.

Но воевода все топал ногами и кричал:

– Издевки строишь! Воеводу не уважаешь! Мотри, не спокайся.

– А чего мне каяться, Степан Трифоныч? Чай, я в чужой карман не лазаю, по ларькам не шарю.

– А! Ты так! – завизжал воевода. – Гадаешь, не прицепиться к тебе? Мотри, похочу, найду зацепу.

– Какую зацепу? – спросил Иван.

– Сыщу, дай срок. Воевода вдруг вспомнил. – А мужика кто запорол?

– Я в своих холопах волен, – сказал Иван.

– Ан не холопа – вольного.

– Вольного? – спросил Иван.

– Запамятовал? – крикнул воевода. – А Русинова Афоньку? Женка летось жалилась.

Иван вдруг весь посерел.

– Афоньку! – крикнул он. – Лжа то!

И, не оглядываясь, он быстро зашагал с площади.

Воевода даже рот раскрыл, а потом засмеялся.

– Вишь, – пробормотал он, – не любит Ивашка, как про его. Погодь, доберусь я.

Иван, ни на кого не глядя, пробирался через площадь. Миновав ее, он вышел из посада, перешел мост через Солониху и прямо пошел к собору.

Из строгановских ворот как раз вышел Данила, он тоже собрался на ярмарку. Данила поглядел на отца и удивился – с чего он в непоказное время в собор собрался. А Иван взбежал на крыльцо, рванул дверь так, что