— Охотно бы сделал это, — произнес внимательно слушавший Сухвильк, — но только не знаю, буду ли иметь успех. Он тоже считает для себя делом чести получить обратно эти имения, а не другие. Он вопит и жалуется на то, что духовная власть теряет свою силу и вынуждена все больше и больше уступать светской власти, а между тем эти обе власти могут иметь равные права.

Король становился пасмурнее.

— Я не могу, — воскликнул он, — к сожалению, я не могу! Он — епископ, но я — король. Если я так поступил, то оно так и должно остаться, хотя бы мне пришлось в десять раз дороже заплатить. Конечно, нехорошо, что я не сделал письменного условия с Янгротом, откладывая со дня на день, пока его неожиданно не застигла смерть. Бодзанта может предъявить ко мне какие ему будет угодно требования, но я забранные у него имения не возвращу.

По выражению лица Сухвилька видно было, что он разделяет мнение короля и не имеет большого желания защищать интересы епископа. Его не напрасно в то время упрекали в том, что он слишком мало чувствует себя духовным лицом, не интересуется нуждами духовенства и слабо их защищая.

— Это будет трудно! — произнес он со вздохом.

— Кто же подстрекнул епископа? Ведь он вначале молчал, — спросил король.

Сухвильк улыбнулся.

— Может быть, его подговорили? — понизив голос, сказал он.

— Не ксендз ли Баричка стоит за спиной епископа? — спросил король.

Собеседник Казимира утвердительно кивнул головой.

— С ним-то трудно будет сговориться и прийти к соглашению, — добавил Казимир, — я его знаю давно. Он меня не любит как родственник Амадеев и только ищет предлога, чтобы вступить со мной в войну. В нем сидит неспокойный дух. Я не желал бы войны с ним, потому что уважаю духовный сан и всегда и везде избегаю бесполезной войны. Подданные меня не будут уважать, если я сам себя не уважу… А вы… Что вы скажете о Баричке? — спросил он, устремив свой взор на Сухвилька, сильно задумавшегося.

— Капеллан — человек безупречный, — возразил Сухвильк после некоторого размышления, — но он человек страстный, волнующийся, ему необходима кипучая жизнь. Его следовало бы послать с крестом в руках к язычникам, чтобы обратить их в свою веру… Потому что он красноречив, убедителен и обладает неустрашимым мужеством.

Немного подумав, он добавил:

— И он хотел бы, чтобы все знали о его неустрашимости.

Король слушал с сумрачным лицом.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы избегнуть борьбы с ним, — произнес он. — Посоветуйте мне!

— Я сказал бы, что следует уступить, если бы вы, ваше величество, перед этим не изрекли, что уступить для вас непристойно.

— Я не могу! — повторил Казимир решительно и категорически. — Как частное лицо, я мог бы вернуть обратно Злоцкие земли, но как король я этого не могу.

Он улыбнулся.

— Дайте другой совет.

Ксендз молчал.

— Я не скрою перед вами, — сказал он, — что говорил уже об этом с епископом Бодзантой. Я его застал сильно возмущенным, и тщетно я старался его задобрить. Старик угрожает отлучением от церкви.

— Отлучением, — подхватил король почти спокойно. — Вы сами знаете, как мало значения придают церковному отлучению крестоносцы и иные. Этим оружием злоупотребляли, и оно притупилось.

— Но не следует относиться к нему пренебрежительно, — авторитетно прервал Сухвильк. — Церковь не имела и не имеет другого оружия и должна была постоянно к нему прибегать, хотя оно страшное.

— Но вы сами, вы, духовные лица, не всегда оказываетесь послушными, — прервал Казимир, — ксендзы ведь и обедни служат, и хоронят отлученных…

— Это плохие ксендзы, — прервал Сухвильк, насупившись, — потому что они поступают против высшей духовной власти, и если авторитет ее пошатнется, то и ксендзы потеряют свою силу.

После некоторого перерыва ксендз добавил:

— Господь поможет, и мы не допустим такой крайности.

Король ничего не ответил.

На лице его выразилась перемена, хорошо знакомая тем, которые его знали. Апатичное лицо скучающего человека преобразилось в авторитетное, гордое, озаренное королевским величием.

— Поговорим о чем-нибудь другом, — произнес он, — я надеюсь с вашей помощью провести такой закон, чтобы поселившиеся на основании магдебургского права не обращались за разрешением спорных вопросов к немецким судьям за границей. Это позор для нас! Как будто у нас нет справедливого решения? В краковском замке учредим высшую судебную инстанцию.

Сухвильк, услышав так быстро измененную тему разговора, был очень изумлен и не мог скрыть своего чувства. Но он понял, что король не желает больше говорить о деле краковского епископа; поэтому он послушно замолчал. Проронив еще несколько слов о немецких законах, Сухвильк вскоре после этого попрощался с королем, который его проводил до дверей.

Кохан, подслушивавший за стеной до самого конца разговора, испытывал разнообразнейшие чувства, переходя от гнева к радости.

— А! — говорил он сам себе. — Баричка собирается нас пугать и нарушить покой короля. Проучу же я его!

С этими словами он тихонько отошел от дверей. Через полчаса Кохана уже не было в замке. Он переоделся, как обыкновенно для выхода; прицепив у пояса маленький меч, надев на шею цепочку, полученную в подарок от короля и взяв с собою слугу, который нес вслед за ним большой меч — рыцарскую эмблему, он отправился в город. Дом, принадлежавший Вержинеку, находился на самом рынке. В нем сосредоточивалась вся тогдашняя жизнь местечка, или, по крайней мере, его главная часть.

Николай был один из самых деятельных людей своего времени и своего сословия, хотя трудно определить, к какому сословию он принадлежит. Он был мещанином, имевшим право считать себя дворянином и имел меч и герб, подобно другим рыцарям, его можно было также причислить к придворным должностным лицам; хотя он не имел официального титула, он, тем не менее, исполнял не одну, а несколько обязанностей. Несмотря на то, что он не был официально подскарбием, он заведовал кассой короля, наблюдал за монетным двором, исполнял обязанности войта.

Он также вел обширную крупную торговлю разными предметами в различных городах. Купцы считали его своим авторитетом. Дворяне нуждались в нем из-за денег, духовенство его уважало за щедрость. Король питал к нему неограниченное доверие и без счета отдавал в его руки деньги.

Он в лице его имел слугу,