толп крестьян, стоящих совершенно неподвижно и наблюдающих за отбывающим составом. Ещё минута – и освещённая платформа остаётся позади. Теперь мы подъезжаем к небольшому старому юго-восточному железнодорожному узлу, где прежде садились на местный поезд до Троицкого. Откуда бы мы ни держали путь – из Петербурга, Севастополя или любого другого пункта, – нам всегда приходилось делать пересадку в Орле, где, попрощавшись с главной магистралью с её красивыми экспрессами, мы загружались в старомодный тихоход, который за четыре часа покрывал восемьдесят вёрст от Орла до нашей станции. Поезд шёл так медленно, что о нём ходили разнообразные анекдоты, самый известный из которых – о старушке, ехавшей в город на своей молочной тележке. "Эй, матушка, садись в вагон, – окликнул её приветливый кондуктор. – Мы катим туда же и подвезём тебя бесплатно". На что та лишь крикнула: "Благодарю покорно, но я спешу", – и, щёлкнув кнутом, растаяла вдали.
Другая байка заключалась в том, что можно было сойти с идущего поезда, без особой спешки нарвать чудный букет полевых цветов и снова сесть обратно.
"Однажды под поезд занырнула собака, – совершенно серьёзно рассказывал один мужчина, – поэтому я слез, ткнул в неё тростью и заставил уйти с рельсов, а то, знаете ли, её могло поранить".
Поскольку вдоль этой юго-восточной ветки жило много местных помещиков, в поезде всегда можно было наткнуться на кучу знакомых, и старомодный салон вагона был очень популярным местом встреч. Пожилые господа обсуждали политику и стоимость сельскохозяйственных продуктов, их дамы сплетничали, а молодёжь болтала, смеялась и играла в игры.
И сейчас, когда мы проезжали железнодорожную развязку, я увидела то, что выглядело как тот же самый старый поезд. И паровоз, стоявший там, сопел и пыхтел, ожидая своих пассажиров. Он всегда ждал их. Я помню, как машинист, знавший всех на своей линии, кричал из кабины: "А Генерал" (имея в виду моего отца) "уже сел? Нам ведь через какое-то время отправляться!" – или информировал: "Те-то и те-то уже в поезде, и они о вас спрашивали".
Разница была только в том, что я не заметила ни одного вагона первого либо второго класса, то есть весь поезд был составлен из третьеклассных. Кучки крестьян стояли на платформе, ожидая посадки.
Через несколько мгновений мы оставили позади полустанок, и были видны лишь пути юго-восточной линии, отходившие вправо в сторону Троицкого. И мне так захотелось спрыгнуть с поезда и побежать по этим путям, которые в конце концов привели бы меня на нашу станцию Верховье. Никогда в жизни я не тосковала по Троицкому так, как в эти минуты. Всю ночь я не могла заснуть и думала о маленьком старом поезде, о людях, которых я в нём встречала, о прибытии на нашу станцию, о двадцативёрстной поездке до Троицкого и о доме. Я мысленно видела каждый уголок старой усадьбы, слышала соловьёв и вдыхала аромат цветущей сирени, так как мы всегда приезжали в Троицкое ранней весной. Но лучшим в моих видениях было то, что рядом находились все те старики, которых я так нежно любила. Это казалось столь реальным, будто я действительно вернулась в Троицкое и нашла там всех живыми и всё как прежде. Тем тяжелее было осознание, что всё это в прошлом, что мои близкие мертвы и что Троицкое больше не мой дом. К тому же сейчас мы никак не смогли бы поехать туда, поскольку грязь на просёлках была непролазной, не вселяя уверенности, что нас успешно доставят из Верховья до цели.
"Ведь мы поедем туда в будущем году, правда?" – с тревогой воскликнула я, и Вик вновь ласково ответил: "Возможно".
2
На следующий день в восемь часов утра мы прибыли на большой харьковский вокзал, который славился своей отменной кухней, особенно борщом, и севастопольские экспрессы всегда останавливались там достаточно надолго, чтоб пассажиры смогли хорошо поесть. Но мы не вышли, так как планировали позже провести в Харькове денёк-другой.
Мы завтракали в своём купе чаем, булочками и прихваченным с собой сыром и смотрели, как появляются украинские хутора, чистые и красивые, с их белёными хатами, цветниками, фруктовыми садами и здоровыми, опрятно одетыми селянами. Контраст между населёнными пунктами Украины и Великороссии всегда был поразителен, потому что деревни на севере были и остаются грязными, ветхими, полными нищеты и убожества. Но что меня особенно в этот раз удивило, так это очевидная индустриализация Украины. По мере того как наш поезд пересекал страну, взору представали новые заводы, новые рабочие посёлки, новые элеваторы, и куда ни глянь шли очень интенсивные земляные работы и строилось множество новых зданий.
В Харькове в вагон вошёл элегантно одетый мужчина и разместился в соседнем купе.
"Предположу, что вы американцы, – сказал он, остановившись в дверном проёме и глядя на нас. – Я был в Америке несколько лет назад, а сейчас еду на Кавказ в отпуск".
"О, мы тоже туда поедем, но не сразу. Не хотите ли войти?" – предложила я.
Так мы познакомились с товарищем Х., который оказался очаровательным большевиком.
"Забавные вы люди, американцы", – улыбаясь, заявил он, и Вик посмотрел на него вопросительно, как бы говоря: "Докажите", – что товарищ Х. и стал незамедлительно делать.
"Как-то летним днём я ехал в Америке на поезде, – повёл он свой рассказ, – и все окна были нараспашку. Вдруг при проезде моста один из ваших кондукторов крикнул: 'Лук а́ут!'48 Поэтому я послушно выставил голову из окна, и мне её чуть не оторвало. Оказывается, на мосту шли строительные работы, и на самом деле он предупреждал пассажиров, чтобы те как раз-таки не высовывались. Итак, зачем же в таком случае ему понадобилось предлагать 'выглянуть наружу'?"
Вик расхохотался и признал, что, наверное, иностранцам бывает трудно в Америке, особенно если они говорят по-английски столь же правильно, как товарищ Х.
"А вот ещё был случай. Как-то я познакомился с одним весьма известным и богатым американцем, и тот пригласил меня на выходные в свой загородный дом. 'Обязательно приезжайте, – сказал он и затем добавил, – Айл нок ёра́й а́ут!'49 Будучи большевиком, я понял его слова превратно, подумав, что тот на самом деле хочет причинить мне телесные повреждения. Поэтому я тут же отклонил его приглашение. На следующей неделе он опять позвал меня приехать, и я снова отказался. Он не мог понять почему, и тогда я сказал, что странно соглашаться на визит к кому-то, кто собирается 'выбить тебе глаз'. Когда он объяснил, что это всего лишь американизм, означающий, что он обеспечит мне возможность замечательно провести время, я поехал