Мы вышли на палубу, он взял меня под руку и когда мы подошли к носу, шепнул: «Колмыков арестован!» – «Как?!» – «Тише!». И громко добавил: «Эко водорослей сколько на канате налипло!». Шепотом он сообщил о полученной условной телеграмме из Петрограда. Комиссара Алексея Петровича Колмыкова арестовали по пути из Осташкова в Петроград, на пересадке в Бологом…

В кают-компании все были в прежнем мрачном молчании и даже сердито посматривали друг на друга. Сели за стол. Кто-то меня тихо спросил: «Слышал?» – другой оборвал и только бросил: «Не за столом!». Слуга Захар тем временем подавал блюда с самым невозмутимым видом.

Обед протек почти молча. Несколько раз пробовали заговаривать, но разговор не клеился. «Я попрошу после обеда всех остаться, кое-что решить», – обратился ко всем и.д. комиссара Штукенберг, когда Захар подал чай.

Мы наскоро выпили чай и сгруппировались на одном конце стола (к счастью, на обеде не было комиссара Круглова – он харчился в партийной столовой).

Штукенберг начал пояснения:

«Я сегодня получил телеграмму из Петрограда, условленного содержания: «Алексей выехал по важным казенным делам». Что означает: арестован. Я сегодня уезжаю в Москву, выяснять обстановку, это я уже решил. А вот что вам делать, это надо подумать! Полагаю, сейчас рассыпаться вам во все стороны нет смысла. Может, еще не все проиграно. Мы не знаем, за что арестовали. Скверно, что из Осташкова нет сведений! Я туда уже одну условную телеграмму послал; ответа нет. Что произошло, ума не приложу! Ведь вчера телеграмма от Алексей Петровича была – сообщал, все благополучно, едет в Петроград; на обратном пути собирался в Тверь заехать. И вдруг такой казус! Может быть, в этом аресте ничего для нас опасного нет, а может быть – он для нас сигнал к бегству… Вот я и попросил всех собраться, чтобы вместе решить, что нам делать, что предпринимать».

Пошли домыслы и предположения.

Мичман N: «Если мы сейчас все вдруг бежим, то этим прямо укажем, кто мы такие – во-первых; а во-вторых, если арестовали Колмыкова, то это еще не значит, что мы все белогвардейцы».

Другой бывший офицер, из новичков Тверского отряда: «Все это так, но ведь телеграмма ясно обозначает опасность. Следовательно, надо и спасаться всем, а не по одному, как это делает Алексей Максимыч, намереваясь уезжать в Москву».

Бобровский: «Верно! По одиночке ничего не выйдет: нас всех по очереди переловят!».

«Господа! – заторопил Штукенберг, – решайте скорее! Я вполне разделяю взгляды Бобровского; однако советую выждать; и я все-таки уеду одиннадцатичасовым вечерним поездом в Москву… Сделаем так… Уж коли сейчас могут придти и нас всех арестовывать, то я уже приказал всем штабным собраться на «Тверь». Мы пойдем вниз по Волге, якобы для пробы пулеметов – там дождемся вечера. Посмотрим, как все будет складываться. Условимся, если все благополучно, если аресты мимо нас – на «Ярославиче» пусть флаг будет к нашему возвращению как всегда, а если что случится, флаг снимите – мы тогда заметим и повернем обратно».

Мы опешили: позвольте, вы-то штабные драпанете, а мы что? «Петроград», «Девет», «Баку», «Ярославич» – нам куда? Нас в первую голову и зацапают…

На что Штукенберг: если увидите, что на берегу солдаты собираются, так снимайтесь с якоря и идите полным ходом к нам. Действуйте, в общем, по обстоятельствам.

Отъезд Штукенберга

На «Твери» уже прогревали машину. «Тверь» развернулась и пошла книзу со своим всем штабом. Мы, захватив хлеба, пошли на «Ярославич» и занялись чаепитием, обсуждая свое гнусное положение. Мы горячо возмущались поступком нашего начальства, которое, собственно не предупредив ни о чем, не дав специальных точных инструкций, поспешило уйти, оставив нас фактически на произвол судьбы. За такими разговорами мы и сидели на «Ярославиче», довольно часто поглядывая наверх на набережную. На ней было спокойно. Солдаты на берегу не собирались. Гуляла по-прежнему публика, шли пассажиры к пароходным пристаням и ничего особенного, экстраординарного не замечалось.

Стало уже темнеть, был шестой час, похолодало. «Твери» все не было. Наше ожидание стало постепенно переходить в беспокойство. Кто мог ручаться, что штаб по дороге не решился вдруг высадиться где-нибудь и разбежаться? Тем более, такие мысли лезли в голову, что и.д.комиссара Штукенберг обещался вернуться к ужину обязательно, чтоб одиннадцатичасовым поездом поехать в Москву. Я едва ли не поминутно выходил на палубу, чтобы посмотреть, не идет ли «Тверь».

Наконец около 7 часов у поворота Волги заблестели ее движущиеся огоньки и засвистел мягкий свисток. Я побежал на мостик и несколько раз дал свой свисток. Вот, шумя колесами, «Тверь» равняется с нами. Я кричу в мегафон, что все благополучно, и минут через десять мы уже вваливаемся в кают-компанию «Твери». По-видимому, первое впечатление от телеграммы прошло; все были более или менее спокойны и даже пытались острить и шутить. Кажется, обошлось – и слава богу.

Мы весело сравнительно поужинали и после, изменив свою обычную привычку идти на берег, уселись тесным кружком на правом борту и стали вспоминать свою прежнюю жизнь. Кто-то затягивал «Madame Люлю» и «Лилового негра», потом мы хором пели и «Вниз по матушке по Волге», и «То не ветер» – в общем, в этот вечер на нас вдруг напало певучее настроение, какое-то очень мягкое и поэтичное.

Около десяти вечера Алексей Максимович Штукенберг засобирался на извозчик и укатил на вокзал. Мы посидели еще немного, а около 12-ти стали укладываться, в надежде на русское авось: может, все и сойдет благополучно. Однако на случай ареста мы все же решили принять меры предосторожности: все командиры должны были несколько этих дней, пока не выяснится положение, ночевать на «Твери» и нести ночное дежурство для слежки за берегом. В этот день первым был должен нести дежурство Мишка Юнаков.

Заснули мы на диванах в кают-компании «Твери». Лично я крепким сном – измученный треволнениями прожитого дня.

Проснулся от голоса Юнакова – слышу, как он говорит: «Вставайте, господа, нас Иван Сергеевич арестовывать пришел».

Препровождение в чрезвычайку

Арест! Открыли. Разоблачили. Предали?

Много ль мыслей успеет промелькнуть, пока вскакиваешь спросонок?

При свете коридорной лампочки увидел картину: в дверях кают-компании стоял Юнаков; за ним вырисовывалась фигура комиссара Круглова, с двумя револьверами в руках. За его спиной стояли два человека в штатском; у них также блестели стволы небольших револьверов.

«Где кнопка, дайте свету!» – сердито заговорил Круглов, входя в кают-компанию. «Дайте свету!» – почти