в повозку, тщательно закрепив гужи, оглобли и хомут, сняв с мерина всю упряжь, кроме уздечки. На коже у него остались отметины и потертости, ссадин не было, обмыть его ей сейчас было нечем. Конь знал ее, знал это место. Освободившись от бремени, он медленно, в такт остальным зашагал вверх по тропке вслед за повозкой. Поскрипывание колес, эхо ударов копыт, метавшееся по пыльной прогалине, – опустевшая хижина Элизы казалась от этих звуков совсем выморочной. Дервла заехала за сарай, в котором едва хватало места, чтобы спрятать повозку. Не тратя время на припасы и упряжь, распрягла свою лошадку, отвела обоих к ручью за хижинами. Вода могучим весенним потоком рушилась с верхнего, Дервлиного кряжа, а за хижиной Элизы поток дробился, растекался, притихал, поймав несколько листьев переходящей в лето весны. Элизу удалось увезти отсюда; хитростью, под чужим именем, она вырвалась из заточения. Чей теперь это дом? Эти леса, одна нагорная чаща за другой, горы и снова горы. Покосившаяся хижина, когда-то полная жизни, заросший огород, напрасный труд, изобилие почвы, рыбы и дичи – все утрачено, а принадлежало ему; принесено в жертву Союзу и его мертвой хватке. И даже если бы он вернулся, пища и пропитание никуда бы не делись, но яд того, что лежит внизу, в городах, впитался бы в землю, пусть Война и выиграна. Правда о его рождении, которой она так ему и не сообщила, сгущалась у нее внутри, боль от его утраты не отступала, рана саднила постоянно. Только это ей от него и осталось – и здесь ощущалось всего сильнее. Она встала на берегу на колени, принюхалась к водяной свежести.

Лошади вошли в поток, утвердились в нем и теперь бок о бок утоляли жажду.

КонаЛи

ЗАЩИТНИК

Утром следующего дня я повела Маму на прием к доктору Стори. Фрамуга над дверью его кабинета оказалась закрыта, так что, пока они говорили, до меня доносился лишь тихий гул, однако я увидела, как доктор Стори пожал ей руку и сказал, что ему было приятно с ней побеседовать. Выходит, она с ним – беседовала, думала я, когда мы встретились с Эйрой Блевинс и миссис Касински: дальнейший распорядок этого дня у нас оказался общий. Сперва прачечная, где мы по двое складывали постельное белье. Потом занятие по рисованию, где миссис К. неподвижно стояла перед холстом, а Мама изобразила сносную розу со множеством зеленых листьев. Преподавательница назвала розу «живенькой», и я слышала, что Мама ее поблагодарила, как положено воспитанной даме. После обеда миссис Касински вовсю распелась, и Эйра Блевинс сказала, что мы встретимся через час, когда начнутся игры, а пока Рут нужно успокоиться. Я спросила, можем ли мы с Мамой погулять вдвоем.

Только по-тихому, ответила Эйра Блевинс.

Конечно, пообещала я.

И вот в погожий синий полдень мы оказались на той самой тропке в лесу. Мама взяла меня под руку, как брала раньше, я спросила, как прошла их беседа с доктором Стори.

Он почти ничего не спрашивал, сказала она. Зато читал… мне.

А что читал? Диккенса или…

Я попросила прочитать… сто шестнадцатый сонет. И мы прочитали.

Вместе? – спросила я.

Да. Ему, кажется, понравилось, что я… так хорошо продекламировала…

Так ты его помнишь, Мама?

Она остановилась, чтобы мы обе могли посмотреть на луг сверху. Я чуть подумала – и вспомнила. У него… острый ум.

Да уж наверняка, Мама! А он какой, добрый?

Да, сказала она, затрепетав. Это так… удивительно.

Я обняла ее за талию. У тебя есть врач, защитник, сказала я. Но сейчас нужно возвращаться, чтобы не нарушать режим. Это же доктор Стори его тебе предписал.

•••

Когда мы вернулись, на лужайке за домом уже собралось множество дам. Женским палатам предстояло участвовать в играх и катать серсо, а мужским на Большой Лужайке – играть в крокет, бегать взапуски, соревноваться в шашки, домино и метании колец в беседках. Завтра поменяемся, сказала Эйра Блевинс. Сегодня после игр дамы пойдут в здание шить и рукодельничать в обществе друг друга. Пока же они катали десятки деревянных обручей крючками и деревянными палочками. У нас дома на кряже не поиграешь ни в какие игры, для которых нужна плоская ровная поверхность, – я вообще не помнила, чтобы во что-то играла, только обучала буквам куколок из вылущенных кукурузных початков и бечевки. Единственным нашим развлечением были книги, а еще работа, которую Мама подавала как игру. Здесь играть полагалось всем, дамы помоложе завязывали юбки узлом, чтобы угнаться за гладкими цветными обручами. Миссис Касински обруч отложила и стала объяснять, как играют в батлдор, двигала вперед-назад круглые ракетки, обтянутые пергаментом. Одной из них она отбила пробковый волан с перьями, который послала ей Сиделка Блевинс, потом повернулась к мисс Дженет и взволнованно забормотала: вставай же, вставай!

Эйра Блевинс отступила в сторону, а подопечная ее поднесла волан к самой Маминой ракетке, да так и удерживала над ней на весу. Похоже, мисс Дженет удивлена, заметила Эйра Блевинс. А ведь она наверняка раньше играла в такие игры.

Разумеется, ответила я.

Будто чтобы доказать мою правоту, Мама отступила назад, увеличивая расстояние между ними, и изогнула запястье точно так, как показывала миссис Касински. Волан полетел, пришитые к нему перья напоминали мне пойманную птичку или искалеченного зверька. Миссис Касински забегала, догоняя волан, а мисс Дженет при каждом ударе только слегка меняла изгиб руки.

Хорошо она играет в волан, заметила Эйра Блевинс. Рут редко так живо двигается на батлдоре. Будем это делать регулярно!

Мисс Дженет была выше ростом и, похоже, намеренно целилась в свою партнершу, а дородная миссис Касински скакала и подпрыгивала. Так она, видимо, и упала, хотя сама я не видела, потому что отвлеклась на деревянные обручи, которые катились, поблескивая, между множеством пар башмачков на пуговицах.

•••

Эйра Блевинс сходила за миссис Гексум. Миссис Гексум – такая широкая, круглая и пышнотелая, что ее хватило бы на двух миссис Касински, трех Сиделок Блевинс или четырех моих худеньких мам, – появилась с горчичным компрессом. Ее длинный фартук был испачкан мукой, и пока миссис Гексум пересекала травянистую лужайку, от нее то и дело отлетали мучные облака. Я думала, что позовут кого-то из врачей, но, судя по всему, с падениями, в отличие от болезней, разбираться полагалось младшему персоналу, так что миссис Гексум взяла дело в свои руки. Явилась она прямо из кухни, странный мальчуган вприпрыжку бежал с нею рядом. Присел рядом на корточки, когда она разула миссис Касински и взяла ее ступню в широкие ладони. Нет растяжения, даже ушиба нет! Примолкли все, даже миссис Касински, которая испуганно следила, как миссис Гексум туго приматывает компресс к ее лодыжке. Повариха попросила Рут: посиди тихо, девонька, поиграй в картишки, потом огляделась – вокруг улыбались и хихикали, потому что картежничать квакеры вроде доктора Стори запрещали настрого. Кухарка подняла свои ручищи, взметнула передник, мальчонка нырнул под него и вынырнул обратно. Блузка ее разошлась у шеи, грудь вздымалась от усилия – она подхватила мальчишку на руки, а потом поставила обратно на землю, давая убежать. Некоторые дамы зааплодировали и заулюлюкали, будто им показали фокус. Мальчик исчез, мелькнул длинными светлыми волосами и бледным плащом, она двинулась следом, тяжеловесная, словно тучный телец или бык. Сердце ее наверняка раздувалось на ходу, как кузнечные меха. Потом она заметила мисс Дженет, остановилась, вгляделась. Я промямлила «добрый день», привлекая к себе ее внимание. Взгляд ее сместился, она подмигнула, медленно, одним глазом. Пришли их внутрь, сказала она Эйре Блевинс, а я услышала. Мне казалось, что земля колышется под ее шагами, размеренными, продуманными. За ней шлейфом тянулся запах жженого сахара и пота.

Дервла говаривала, колдовство – это не по-настоящему, оно просто ум помрачает и глаз обманывает. Вроде как меняет расстояния, сгущает тени или очерки теней. Эйра Блевинс действительно велела нам идти внутрь, остальные же продолжили гулять «на воздухе», а Рут – лелеять свою лодыжку, но вряд ли кто, кроме меня, расслышал приказ миссис Гексум. Вряд ли