Но надо же было хоть попытаться вызвать его на разговор!

— Я тоже капитан, — начал я для пробы. — Только афганской армии. Мне хотелось бы поговорить с вами.

Пленный искоса скользнул по мне взглядом, затем саркастически улыбнулся и сказал:

— Английский язык вы освоили неплохо. Но удалось ли вам воспринять хоть элементарные нормы поведения англичан?

— О да! — воскликнул я. — Мы научились пьянствовать, мешать виски с содовой водой, научились проводить время с женщинами сомнительной репутации. Да! — громко воскликнул я. — Кое-чему мы все же у вас научились! Но не всему… Мы не умеем, например, играть в поло на чужой земле, не умеем, сидя на шее слабого, оценивать взглядом чужие окрестности… — Я видел, как в глазах англичанина закипает ненависть, но он молчал, не перебивал меня, и я продолжил: — Я слышал, что чуть не полжизни вы провели на Востоке, и считаю себя вправе задать вам встречный вопрос: а восприняли ли вы хоть что-то из восточных нравов? (Капитан и не подумал отвечать.) Почему же вы молчите, капитан? Ведь я-то не ушел от вашего вопроса!

Капитан наконец обернулся ко мне.

— Я думаю! — резко сказал он, и его острая бородка мелко задрожала. — Причем знаете, о чем я думаю? Сколько раз вас, афганцев, топтали, а вы все еще не отучились предъявлять ультиматумы! — Капитан усмехнулся и закончил не без яда: — Видимо, вы не мыслите себе жизни без смертоносного огня!

Честно говоря, я не ожидал столь циничного и злобного ответа. Капитан просто пылал от негодования. Сейчас уже не только бородка, но все его тщедушное тело дрожало от ненависти. «Сколько раз топтали, а все еще предъявляете ультиматумы…» Что такому скажешь? Этот человек преисполнен ложным сознанием собственного величия. Он считает нормой сидеть на твоей шее да еще погонять тебя же, согнувшегося под его тяжестью и бессловесного. Это тоже философия. Философия сильных. Тех, кто опирается на губительную мощь пушек.

Во мне клокотала кровь. Вот он сидит на цепи, в полутемной пещере, со скованными ногами, а послушайте, как разговаривает, как угрожает! Хотелось схватить его за ворот и бить, бить, бить по лицу. Но передо мною был поверженный враг, он не мог себя защищать, он был скован, а пользоваться бессилием противника я не мог. И, стараясь подавить приступ гнева, заговорил почти спокойно:

— Чтобы предъявлять ультиматумы, господин капитан, достаточно верить в свои возможности, в свою силу, не так ли? (Он не отозвался.) К тому же вам известно далеко не все. Вы знаете, сколько раз и как нас топтали английские сапоги, но о судьбах ваших бронзовошлемных генералов, о том, как тяжелые колеса судьбы не щадили и их тоже, — об этом вам вряд ли рассказывали!

Англичанин сидел, не поднимая головы.

Осман-хан говорил, что капитан происходит из богатой семьи. Его отец, Герберт Брай, большую часть жизни занимал высокие посты в британских колониях, нажил солидное состояние, имел акции нескольких компаний, ведущих дела с колониями. Вот почему и сын его Жозеф, сидящий сейчас передо мною понурив голову, служил, главным образом, в штабах и почти не в одном тяжелом сражении не участвовал. На Независимую полосу он прибыл с генералом Коксом. В плен попал случайно: люди Османа-хана заманили его в ловушку, соблазнив красавицей индианкой.

Я заговорил снова, пытаясь бить по самолюбию капитана:

— Вы, капитан, разгневаны, и это понятно. Вы, вероятно, знаете Индию по Киплингу. Я тоже читал Киплинга и многое помню даже наизусть. Могу почитать. Если где-то ошибусь — не взыщите…

Капитан не откликнулся на эти слова, только еще больше нахмурился.

Редьярда Киплинга я специально перечитывал перед выездом из Кабула, я знал, что англичане очень его чтут. Вероятно, и эти выполняющие на Востоке свою «христианскую миссию» относятся к Киплингу с неменьшим уважением? Ну, к примеру, вот этот капитан… Может, его расшевелят киплинговские строки, если к тому же я прочту их по-английски? И я начал:

Несите бремя белых —

И лучших сыновей

На тяжкий труд пошлите

За тридевять морей;

На службу к покоренным

Угрюмым племенам,

На службу к полудетям,

А может быть, — к чертям…

Капитан и бровью не повел.

— Вы, конечно, слышали немало рассказов о варварстве, — продолжал я, — о дикости восточных народов. Каково же вам оказаться в руках у этих дикарей?! Вместо того чтобы веселиться в каком-нибудь ресторане в обществе милых девиц, сидеть здесь, в пещере, с кандалами на ногах… Как тут не возмущаться! (Опущенные веки капитана едва заметно дрогнули.) Но не падайте духом, капитан! Эти удивительные приключения впоследствии смогут украсить ваши мемуары. Знаете, ведь и Уинстон Черчилль, славный сын Великобритании Черчилль, именно здесь, в боях с афганцами, обрел свою первую славу. Да-да!.. Он был тогда всего лишь молодым лейтенантом, служил в Четвертом гусарском полку в Бангалуре, одном, между прочим, из живописнейших уголков Индии. И он тоже, подобно вам, прибыл сюда, охваченный жаждой властвовать над дикарями, загонять их в тупик, но вскоре увидел, какой отвагой и какой выдержкой обладают эти «дикари». Не прошло после этого и года, как он написал книгу, триста страниц которой рассказывали о его удивительных приключениях. С этого, в сущности, и началась его слава. Впрочем, вы не можете всего этого не знать, наверное, биография Черчилля входит в школьные программы? И ваши, капитан, мемуары, вполне возможно, принесут известность и вам…

Капитан наконец поднял на меня тяжелый взгляд и раздраженно спросил:

— Слушайте, что вам от меня надо? Если надеетесь получить сведения военного характера, напрасны ваши надежды. Вам не удастся заставить меня заговорить.

— Но почему же?

— А вы?.. Ну, были бы вы на моем месте, попали бы в плен к англичанам, нарушили бы вы присягу?

— Если бы меня послали на Британские острова, чтобы попирать национальное достоинство англичан и топтать их священную землю?.. Знаете, в этом случае я просто не стал бы связывать себя присягой. Я действовал бы в соответствии с человеческим разумом и совестью.

Я говорил о совести, о гуманности и других нравственных категориях, отлично сознавая, что с таким же успехом мог бы читать молитвы ослу. Я понимал, что слова мои для капитана — пустой звук, потому что страсть властвовать несовместима ни с какой человечностью.

В пещеру вошел Осман-хан, и тут я заговорил совсем иным тоном:

— Не упорствуйте, капитан! Так или иначе,