Герцог Омальский недовольно вложил меч в ножны.

– Флоримон, поручаю тебе позаботиться о мадемуазель и проводить ее наверх.

– Можете рассчитывать на меня, ваша светлость, – заверил Флоримон в поклоне.

Герцог Омальский поправил шоссы и взбежал по лестнице, перешагивая ступеньки.

Оставшись наедине с еще красной от волнения Изабо, Флоримон подал ей руку.

– Спасибо, сударь, – сказала она, поднимаясь.

– Вы обязаны мне по гроб жизни.

– Что вы хотите сказать?

– Герцог де Гиз вовсе не искал герцога Омальского.

– Вы солгали?

– Ну разумеется! Должен же я был уберечь вас от того рокового шага.

Изабо выпустила его руку.

– Я не нуждалась в вас.

– То, что я видел, говорит об обратном.

– Вы, сударь, увидели неверно. И действительно, что вы вообще-то здесь делали?

– Я следил за вами.

– Как последний наглец; вам следует стыдиться!

– Разве, мадемуазель, мотыльков винят за то, что их тянет к свету?

Она улыбнулась.

– Вы преувеличиваете, сударь.

– Ну да! – рассмеялся он. – Однако такими речами герцог Омальский и затянул вас сюда.

– Замолчите, вы просто ревнуете!

– Признаю: да, причем весьма. Пойдемте, я обещал вывести вас обратно, – сказал он, предлагая ей руку.

Изабо не взяла ее, но подняла громоздкое платье и пошла вверх по ступеням.

Габриэль

Габриэль отошел от трибуны и решительным шагом направился к королевским ложам. Он заметил краем глаза, что Луиза идет за ним. И машинально вскинул голову и выпятил грудь. Поначалу он думал лишь холодно поприветствовать гугенотских принцев крови, но перед ней он должен был показать весь свой норов. Так как на Бурбонов – неприкосновенных – Габриэль напасть не мог, он коротко поклонился им, как того требует их положение, и повернулся к адмиралу де Колиньи, годившемуся на роль жертвы. Нарочно скривившись с презрительным видом, он свысока оглядел плотного мужчину в черных одеждах.

– Вы чувствуете, чем пахнет? – спросил он, принюхиваясь.

– Нет, чем же? – ответил Колиньи.

– Пахнет хворостом.

Колиньи нахмурился.

– Хорошим, сухим хворостом, – продолжал Монтгомери, – который трещит, как ломающиеся кости, когда вспыхивает под еретиком.

– Не отвечайте на провокацию, – посоветовал адмиралу принц де Конде.

– Как смеете вы здесь показываться? – бросил Монтгомери в адрес де Колиньи.

– Представьте себе, сударь, меня пригласили.

– Знай я, что на свадьбу позовут людей вроде вас, я бы не пришел.

Габриэль сказал так из чистой бравады. Как капитан королевской стражи он должен был обеспечивать безопасность на свадьбе, а значит, присутствовать непременно. Адмирал де Колиньи, зная это, взглянул на него насмешливо.

– Я, к примеру, вовсе не боялся встретить вас здесь. Раз король пригласил нас, значит, он готов обратить к нам свой слух.

Краем глаза Габриэль незаметно следил за Луизой, улыбавшейся османскому послу, которому ее только что представили. Ревность впилась ему в сердце.

– Вы, адмирал, отступник, вот вы кто. Приспешник вашей якобы реформированной веры.

– Когда все христиане обратятся к ней, тогда и откроется божественная истина.

Тюрбан константинопольского посла закрыл от него Луизу. Габриэлю пришлось вновь сосредоточиться на Колиньи.

– Вам никогда не убедить нас в своих ересях.

– Однажды и ваши глаза прозреют, как это случилось со мной, с их высочествами Бурбонами и многими нашими собратьями.

До каких пор готов он сносить провокации?

Габриэль подошел ближе и сказал с угрозой:

– Вы правда верите в свои слова? Или вы забыли, кто я?

Адмирал не смутился, а произнес доверительным шепотом:

– Граф, в наших рядах будут нужны такие люди, как вы. Если вы еще не готовы к откровению, то помогите своей сильной рукой в борьбе за наше правое дело. У каждого, сударь, есть цена.

Если капитан не арестовал его сию же секунду, то единственно чтобы не портить свадебные торжества.

– Пытаться подкупить меня так же бессмысленно, как пытаться обратить, – процедил он сквозь зубы.

– Посмотрим, что вы скажете, когда к нам присоединится сам король.

Граф рассмеялся.

– Король?! Вы сошли с ума! Ваши верования – сплошные бредни, святотатство для истинной веры. И короля, который воплощает ее на земле, я берегу надежно. Если бы я не оказался тогда в Святой капелле и не спас его…

– Не продолжайте: позвольте помечтать об иной судьбе, которая ждала бы Францию, – перебил его Колиньи.

– Ради всех святых!..

– Святые – чистая выдумка.

– Еретик! – выкрикнул Габриэль, толкая Колиньи плечом.

– Папист! – ответил адмирал, выпячивая грудь.

Граф сжал рукоять меча, как вдруг прохладная ладонь легла на его плечо.

«Луиза».

В ее пристальном взгляде мешались тревога и гнев. Она привстала на цыпочках, и ее запах опьянил капитана, когда она зашептала:

– Габриэль, вы же не собираетесь искать ссоры посреди королевских торжеств!

Вдруг от ее нотаций ему неудержимо захотелось взвалить ее на плечи, отнести в сторону от всех и тут же овладеть ею. Все вокруг них будто исчезло. Он вдохнул поглубже, чтобы прийти в себя.

Луиза отступила, тут же включившись в разговор с послом Константинополя.

Колиньи не спускал с него глаз, готовый драться.

– Я скорее поверю в Магомеда, чем стану гугенотом, – бросил Габриэль.

Он отвернулся, ища глазами Луизу, но позади гостя в тюрбане лишь шумная толпа ответствовала ему разгоряченным гомоном. Турнир был в самом разгаре.

Изабо

У лица Святого Антония пестрела знаменами: лазурью с золотом – цветами Франции – и красным с золотым – цветами Испании. Въезд во дворец де Турнель украшали триумфальные арки. Под палящим солнцем звучали трубы, объявляя о состязающихся.

Изабо направилась к Клодине на трибуны, Флоримон держался следом.

– Куда же вы подевались, дорогая? – спросила баронесса де Рец, многозначительно переглянувшись с юношей.

– Я осматривала… – начала Изабо.

– Вы ушли с герцогом Омальским, а вернулись с Флоримоном. Должна ли я что-то заключить из этого?

– Ничего, прошу вас.

Явился явно взбешенный герцог Омальский; он схватил Флоримона за плечо и оттащил в сторону, горячо браня.

– Интересно, за что он его отчитывает, – сказала Клодина.

– Мне тоже, – притворилась прекрасно знавшая причину Изабо.

Мужчины посмотрели в ее сторону. Она раскрыла веер и стала с невинным видом обмахиваться.

Рядом с изысканным герцогом Флоримон, казалось, был выряжен как селезень с птичьего двора. Хотя оба были приятной наружности.

– Чудесно! – шепнула ей на ухо Клодина. – Взгляните, как едят вас глазами эти самцы. У вас теперь широкий выбор.

Изабо почувствовала, как грудь у нее раздается от удовольствия быть желанной. Она припомнила сладкие речи герцога Омальского и вспышку ревности Флоримона. Видно, они очень проницательные люди, поскольку угадали в ней