Все эти дни после открытия Трибунала были очень неспокойные, варилось как в горшке. Хотя не было ни больших нападений, ни уличных боёв, в предместьях, заколуках, в шинках постоянно стрелялись и рубились. Людей невозможно было удержать – выкрадывались по ночам.

Чарторыйским это уже осточертело, равно как и Флемингу, и, попрощавшись с Массальскими, они двинулись прочь из Вильна.

Они выбрали для этого раннее утро, надеясь, что пьяницы воеводы проспят его и дадут им уйти спокойно.

В действительности никто им дорогу закрывать не думал, но прошли как сквозь розги, прежде чем выбрались из Вильна, потому что повсюду их провожала толпа смехом и шутками. Радзивилл остался почти один со своей партией.

Спустя несколько дней, следуя совету своих приятелей, хоть знал, что епископ его к себе не допустит, хотел исполнить обычай и воздать надлежащее уважение не Массальскому, а пастырю прихода, к которому он принадлежал. Поэтому с большим почтением, оружённый многочисленным двором, он направился во дворец епископа, который был заперт, и ему объявили, что ксендз-епископ не принимает ни сегодня, ни завтра, а вскоре даже оставит Вильно для объезда епархии.

Люди рассматривали панский двор воеводы, который в таких случаях выступал с роскошью монарха.

Потом ещё несколько дней довольно оживлённая княгиня суетилась в Антоколе, потому что прибывал стольник и она надеялась его увидеть. Но надежда её в этом подвела, потому что, не имея тут дел, Понятовский вместе с дядьями покинул окрестности.

Пани воеводицева Мстиславская выехала сразу за ним, много особ покинуло Вильно и гетмановой там уже было делать нечего. Гетман под разными предлогами откладывал свой отъезд, потому что ехать в Высокое ему не хотелось. С Радзивиллом они нескольких дней совсем не виделись.

Затем, когда княгиня Сапежина меньше всего на это надеялась, потому что князь-воевода мало кому наносил визиты, во время отсутствия дома гетмана, с уважением приехал князь-воевода.

Не принять его было нельзя, потому что кареты гостей, а было их в тот день достаточно, свидетельствовали, что она не выезжала из дома. Она в нетерпении заламывала руки, но привыкла faire bone mine a mauvais jeu.

Князь, который не терпел её, хоть внешне был вежлив, в действительности не мог переступить порога, чтобы не подумать, чем может ей досадить.

Гетманову окружало около десяти девушек, господ было почти столько же, а среди них и Толочко.

Увидев карету и парадный цуг воеводы, он подошёл к гетмановой, потихоньку ей объявляя, что развлекать князя и заменять хозяина не будет, потому что с воеводой на ножах.

– А если бы я ротмистра хорошенько попросила? – спросила Сапежина.

– Я бы ещё лучше отказал, – сказал Толочко, который поспешно поклонился и вошёл за женщинами.

Поэтому на молодого Любомирского у бока гетмановой выпало представлять честь дома.

Радзивилл был после завтрака, и хотя свежий воздух отогнал немного хмеля, его было достаточно, чтобы держаться грубо, и говорить, что слюна ко рту принесёт.

Князь пошёл так фамильярно, не спеша, приветствовать гетманову, точно она не очень его волновала.

– Челом, пане Макдалена, – воскликнул, наконец, он, подойдя и улыбаясь, – а что же вы, благодетельница, мужа без опеки отпустили? Он готов что-нибудь натворить… а он к няньке привык… ему самостоятельно нехорошо ходить!

Сильно зарумянившаяся гетманова мгновение искала что бы ответить.

– А, – ответила она, – почему князь заботится о гетмане? Мы тут постоянно о вашем дорогом здоровье беспокоились… Потому что на войне лишь бы кто из-за угла может выстрелить.

– А где пани гетманова увидела войну? – спросил Радзивилл, садясь без разрешения, хоть хозяйка стояла.

– Где? Везде её было полно, даже в костёлах! – ответила Сапежина.

– Мы не знали о ней, – забормотал князь. – Толпа и слуги немного волос себе поотрывали… но отрастут.

– Офицеру Флеминга, по-видимому, жизнь не вернуть, – злобно воскликнула княгиня, которая знала, что князь не любил о том слушать.

Радзивилл пожал плечами.

– Если это правда, что там какой-то батрак одного немца умертвил, тогда жаль, что самому Флемингу лучше не досталось.

Он посмотрел на дам, стоявших поблизости.

– Что же, княгиня, ты тоже тут Трибунал открываешь?

– А как же! – воскликнула Сапежина. – Мы собираемся судить всех плохих мужей.

– Пожалуй, ни один не останется, кроме слепых, – сказал князь. – А чем же их карать будете? Где будет fundum и башня?

Сапежине, у которой в душе был гнев, уже надоели шутки князя.

– И мы имеем свои тайны, о которых никому не рассказываем, – отпарировала она живо.

Воевода покачал головой, с радостью ей бы чем-нибудь досадил, а у него не было ничего более болезненного, чем воспоминание о молодом Брюле, которым всегда её преследовал.

– У вас были свежие новости из Варшавы? – спросил он.

– Я полагаю, что у вас, князь, новости оттуда лучше и определённей, – проговорила гетманова, предчувствуя, куда тот клонит.

– У меня? Откуда же? Сударыня, вы приобрели себе расположение генерала артиллерии, а через него и до первого министра, и до короля простейшая дорога.

Он поглядел на неё, но нашёл её холодной и отнюдь не смущённой.

– Мне пишут из Варшавы, что князем недовольны… – бросила Сапежина. – Надеялись, что пан воевода сломит князя-канцлера, а тут оказалось, что он взял вверх!

– Гм? – спросил воевода. – Взял верх?

– Да. Ведь они вашу княжескую светлость в костёле отлучили от церкви, – воскликнула гетманова, – а вы их даже не осмелились в кардиналии…

В конце концов воевода догадался, что с гетмановой на словах не выйдет победителем, сильно засопел, оглянулся и сказал:

– Если бы вы хоть стакан воды мне принесли… Мне хочется пить.

Гетманова кивнула камердинеру.

– Воды для князя! – воскликнула она.

– Всё-таки с вином, или одного вина, – ответил воевода. – Ежели ещё что-нибудь осталось после открытия, потому что у меня – паш…

– Слава Богу, – прервала Сапежина, – потому что мой муж хоть раз вернётся без головной боли от вас.

– Хе! Хе! – рассмеялся воевода. – А вам кажется, что у него от моего вина голова болит? Ещё бы… носит он в ней великую тяжесть; не удивительно, что нездоров.

Это двусмысленное выражение вызвало румянец на лице гетмановой. Меж тем подали на подносе вино и воду.

Камердинер взял бутылку с водой.

– Оставь же меня в покое с этой мерзостью, в которой гуси… ноги моют… налей вина, за здоровье гетмановой.

Сказав это, он встал и залпом выпел рюмку.

– Вижу, что не дождусь гетмана, – сказал он, вытирая губы. – Поэтому целую ноги…

Сказав