Старец, встав, благословил.

– Заблудшая овечка возвращается домой, – воскликнул он, – пусть отворят ей ворота и сердца. Простите ей, как хотите, чтобы Бог вам простил.

Матушевич, очень богобоязненный, только увидев монаха, которого давно почетал, бросился к его рукам, целуя их.

– Отец, пожалуй, милость Божья вас сюда в этот день и час. Накажите согласие и забвение вины!

Старец немного отошёл назад перед настойчивостью своего поклонника.

– Красивы ваши слова, – сказал он с горечью, – красноречия и проницательного взора вам хватает, когда смотрите в чужую душу. Загляните же в собственную. Кто же создал этих непослушных детей, если не ваша вздорная жизнь… не жадность ко всему, что бренно, и забвение о том, что вечно? Кто же отец разврата, если не те ваши избранники, дворы которых стояли открытыми, как кабаки, дабы спившийся народ потерял разум? У нас был добродетельный Лещинский и мы его толкнули в изгнание, потому что вам было по вкусу бессмысленное распутство. На родине люди охотились на людей.

– Отец, – прервал возмущённый Матушевич, – не мы это начали…

– Но вы закончили, – сказал старец, – а теперь, когда захотите остановить испорченность, захотите порядка и пожелаете мира, любви и согласия… не найдёте их.

Затем старец вдруг остановился, сел, опёрся на руки и ударил в грудь.

– Моя вина, – сказал он, – давайте не будем пророчить плохого, Бог велик и милосерден. Вот мы видем пример… Он послал утешение для сердца матери.

Сказав это, он встал, выпрямился, поднял глаза к небу и начал потихоньку молиться… и, повернувшись, благословил рукой над головами и задержал её, словно из неё текла оживляющая сила туда, где её больше было нужно.

Потом все долгое время находились в каком-то блаженном успокоении, не смея ни уст открыть, ни глаз поднять, а когда хозяйка наконец, опершись на плечи дочки, хотела встать, чтобы пойти благодарить старца, потому что своё счастье приписывала его молитве… она в испуге крикнула – монаха уже среди них не было.

С посохом в руке он шёл назад в свой монастырь.

конец

Сан-Ремо

1886