Его могила напоминает нам о многом, в том числе и о страшной цене патриотизма, о том зле, которое мы причиняем друг другу из любви к отчизне, о такой ужасной бессмыслице, как расизм, обо всех отвергнутых дружбах; остается лишь надеяться, что однажды мир станет справедливее и лучше. Я с глубоким уважением упоминаю его имя в тексте романа в память о его недолгой жизни и всех тех безымянных, кто покоится рядом с ним — и повсюду в земле Коннемары.

Лейтенант-капрал Питер Мэри Ни: Голуэй/Коннемара

Морская пехота Соединенных Штатов

род. 15 августа 1947 г.

ум. 31 марта 1969 года

Вьетнам

Джозеф О’Коннор

[Великий голод] — наказание Господне ленивой,

неблагодарной и мятежной стране,

праздному и несамостоятельному люду.

Несчастья ирландцам посланы Божьим промыслом.

Чарльз Тревельян, заместитель министра финансов

Ее Величества, 1847 г.

(в 1848 году за борьбу с голодом посвящен в рыцари)

Воистину Англия — государственный преступник.

Англия! Вся Англия!..

Ее надобно покарать, и я верю,

что эту кару обрушит на нее Ирландия,

и таким образом Ирландия будет отомщена…

Ад, который поглотит угнетателей моего народа,

окажется глубже Атлантического океана.

Джон Митчел, ирландский националист, 1856 г.

НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО В ЦЕПИ ЭВОЛЮЦИИ:

порой в беднейших районах Лондона и Ливерпуля

отважные исследователи встречают существо,

представляющее собой промежуточное звено между

гориллой и негром. Родом существо из Ирландии,

откуда ухитрилось переселиться, и, по сути, относится

к племени ирландских дикарей —

низшему виду ирландских Йеху. С сородичами

общается на непонятном наречии. Животное это ловко

лазает: подчас можно наблюдать, как оно поднимается

по стремянке с лотком кирпичей.

Журнал «Панч», Лондон, 1862 г.

Провидение поразило картофель фитофторозом,

но Великий голод устроила Англия…

Мы устали от лицемерных рассуждений о том, что не

следует винить британцев за преступления

их правителей против Ирландии.

Мы их виним.

Джеймс Коннолли, один из предводителей

Пасхального восстания 1916 г.

против британского правления

Грантли Диксон,

корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс»

ПРОЛОГ

от

АМЕРИКАНЦА ЗА ГРАНИЦЕЙ:

Заметки о Лондоне и Ирландии в 1847 году

Памятное сотое издание, исправленное, без купюр, со многими новыми дополнениями.

Тираж ограничен

ЧУДОВИЩЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ, в котором приводятся некоторые воспоминания о «ЗВЕЗДЕ МОРЕЙ», состоянии ее пассажиров и зле, таившемся среди них

Всю ночь он слонялся по кораблю, от носа до кормы, от вечерних сумерек до того часа, когда занимается рассвет, — хромой из Коннемары, тощий, как палка, с понуренными плечами, в пепельно-серой одежде.

Матросы, вахтенные, маячившие возле рубки, прерывали беседу или работу, косились на хромого, пробиравшегося сквозь мглистый сумрак — крадучись, с опаской, всегда в одиночестве, подволакивая левую ногу, точно к ней привязан якорь. Голову его покрывал сморщенный котелок, горло и подбородок были обмотаны рваным шарфом, серая шинель истрепана и заношена до невозможности: даже не верилось, что когда-то она была новой и чистой.

Шагал он неторопливо, почти церемонно, с курьезной, натужной, докучливой величавостью, точно в романе — переодетый король среди простолюдинов. Руки у него были чрезвычайно длинные, глаза яркие, взгляд колючий. Порой на его лицо набегало облако то ли смятения, то ли дурного предчувствия, словно жизнь его уже дошла до черты, за которой ничего нельзя объяснить, или черта эта всё ближе.

Мрачное лицо хромого обезображивали шрамы, усеянные крестообразными отметинами какого то недуга, которые особенно бросались в глаза во время приступов яростного расчесывания. Хрупкий, легкий, как перышко, казалось, он несет на своих плечах неизъяснимую ношу. Дело было не только в его увечье — изуродованной ноге в бруске деревянного башмака с выжженной или вытисненной прописной литерой М, — но в прилипшем к нему выражении страдальческой надежды, вечно испуганной настороженности забитого ребенка.

Он относился к тем людям, которые привлекают к себе общее внимание, отчаянно силясь не привлекать ничьего. Порою матросы, еще не видя хромого, ощущали его присутствие, хотя вряд ли сумели бы это объяснить. Они развлекались тем, что держали пари, где он обретается в урочный час. «Десять склянок» означало, что хромой возле свинарника по правому борту. Четверть двенадцатого заставала его наверху, у бака с питьевой водой, где днем неимущие пассажирки нижней палубы готовили еду из жалких остатков провизии, но уже на третий вечер после отплытия из Ливерпуля такое пари не помогало убить время. Он слонялся по кораблю, точно следовал ритуалу. Вверх. Вниз. Вперед. Назад. Нос. Левый борт. Корма. Правый борт. Он появлялся со звездами, прятался вниз с восходом, и ночные обитатели корабля прозвали его Призраком.

Призрак не заводил бесед с матросами. Сторонился он и товарищей-полуночников. Не разговаривал ни с кем, хотя все, кто в этот час случался на мокрой палубе, охотно общались друг с другом: с наступлением темноты на «Звезде морей» воцарялось братство, какого не встретишь при свете дня. Решетки на ночь не запирали, правила послабляли или не соблюдали вовсе. Разумеется. эта полночная демократия была не более чем нллюзией. мрак словно бы стирал различия в положении и вероисповедании — или, по меньшей мере, понижал до такого уровня, на котором они делались неразличимыми. Что само по себе служило признанием очевидного бессилия человека в море.

Ночью казалось, будто корабль до нелепого не в своей стихии, — скрипучее, протекающее, хлипкое смешенье дуба, вара, веры и гвоздей, что качается на просторе зловеще черных вод, грозящих разбушеваться от малейшего понукания. С наступлением темноты на палубах понижали голос, точно боялись разбудить свирепый океан. Кому-то «Звезда» представлялась гигантским вьючным животным, чьи ребра-шпангоуты, того и гляди, лопнут от натуги; хозяин гонит бичом: полудохлого великана на последнюю в жизни повинность, а мы, пассажиры, — облепившие его паразиты. Впрочем, метафора нехороша, ибо не все из нас паразиты. Тот, кто таков и есть, нипочем не признается в этом.

Под нами глубины, которые только можно представить, каньоны, теснины неведомого континента, над нами гибельно-черная чаша неба. Ветер с яростным ревом обрушивался на корабль с высоты, которую даже самые истые скептики из числа моряков осторожно называли «небесами». Буруны хлестали и били наше пристанище: казалось, ветер облекся плотью, превратился в