Военный парад окончен. Сталин заложил руку за пазуху шинели. Он выглядит довольным и вполне удовлетворённым. Некоторые из членов его партии смеются. Он оборачивается и присоединяется к беседе. Часы на кремлёвской башне давно пробили полдень.

"Как вам это понравилось?" – интересуются в один голос все мои знакомые коммунисты.

"Изумительно, колоссально!" – всё, что я могу произнести. И чуть позже: "Как вы при социализме добиваетесь такой дисциплины?"

"Это всенародная армия, – объясняет один из них. – Каждый мужчина чувствует ответственность не только за себя, но и за всю страну. Разве вы не смогли по их лицам понять это?"

Дано ли мне когда-либо забыть эти лица – целеустремлённые, серьёзные, гордые и восторженные.

Мы решаем немного попрыгать, дабы размять затёкшие конечности. А ещё я делаю несколько приседаний, стараясь стимулировать кровообращение. Русские удивлённо смотрят на меня, пока я выполняю свои упражнения. Ирина же никогда не расстаётся со своим блокнотом и продолжает записывать в него всё, что увидела.

"Ты не замёрзла?" – спрашиваю её я.

"Конечно же, нет", – фыркает она в ответ. Она ведь русская, а я американец.

В действии наступает пауза, и мы прохаживаемся туда-сюда среди зрителей. Ирина останавливается, чтобы поговорить со многими. Все в восторге от парада, свидетелями которого они только что стали. Я замечаю американского парня, рядом с которым мы сидели за завтраком.

"А где же кукурузные хлопья?" – спрашиваю я.

"Жаль, что у меня их с собой нет; но разве это не было грандиозно?" – отвечает тот. Он всё ещё не может отойти от увиденного.

И вот с восточной стороны появляются рабочие. Они вытекают из двух проездов на противоположных концах здания, шествуя всем скопом и горланя песни о революции. Два миллиона их в течение следующих восьми часов будут проходить по площади, ведь всем не терпится своих вождей поприветствовать.

Первой идёт Сокольническая колонна, неся в руках сотни алых знамён и тысячи красных флажков и вымпелов. Сокольники – это такой район Москвы. Ещё на шестах красуются портреты ударников, молодых коммунистов, Ленина и Сталина. У всех с собой бумажные пакеты с провизией. И они успевают на ходу и петь, и закусывать.

"Они не спали всю ночь, готовясь к празднику", – напоминает мне доктор К.

"Но они не выглядят уставшими", – отвечаю я.

"Это счастливейший день в году для них, да и для всех нас, – говорит чиновник-коммунист, который выдал мне пропуск. – К тому же большевики никогда не устают", – смеётся он.

Они идут, неся плакаты, лозунги и изображения известных революционеров. Это похоже на Марди Гра35. Это супер-гулянье. Над ними плывёт гигантский глобус, который олицетворяет интернационал трудящихся.

Мимо движется профсоюз железнодорожников с макетом локомотива над головами. А один рабочий несёт манекен мужчины с моноклем, в высоком цилиндре, в сюртуке с длинными фалдами и кораблём под мышкой – тот якобы является изображением участника Конференции по разоружению. Его рот открыт и двигается вверх-вниз, что означает много болтовни и никаких реальных дел. На карикатурах представлены все капиталистические страны. Большинство из на них нарисованных носит высокие цилиндры и страдает ожирением. Японский империализм показан наиболее красочно.

Работники села выставляют на всеобщее обозрение громадные фигуры кроликов, кур, гусей и свиней; муляжи лука, редиса и томатов. Подписи под ними гласят: "Разводи больше скота и птицы", "Выращивай больше овощей", "Вступай в колхоз".

Каждый полк рабочих несёт транспаранты и плакаты с рисунками заводов, тракторов, комбайнов и разных агрегатов, то есть символизирующие то, что они производят и в чём так нуждается страна, чтобы успешно конкурировать с остальными странами Запада. Огромные цифры представляют проценты от уже выполненного пятилетнего плана.

"Это даже интереснее, чем военный парад", – говорит доктор К.

"Не для меня", – отвечаю я, однако я не прав. Вскоре и меня заражают их ликование, их восторг, их улыбающиеся лица. Они играют на губных гармошках, балалайках, гуслях, рожка́х и аккордеонах.

"Это величайшее проявление массовой психологии, которое я когда-либо видел", – в конце концов вынужден признать я.

Мы ещё в течение часа наблюдаем, как они прибывают и уходят вдаль. Музыка не стихает ни на минуту.

Потом мы решаем покинуть Красную площадь и побродить с доктором К. по городу, чтобы поближе с людьми познакомиться. Несколько раз мы видим, как среди них попадаются иностранцы, шагающие на Красную площадь, чтоб увидеть Сталина. И стар и млад поёт и танцует прямо на улицах. На руках у матерей находятся их малютки, а карапузы, только недавно вышедшие из детского сада, изо всех сил пытаются не отстать от своих групп.

Лишь немногие наблюдают за происходящим со стороны. В Москве практически все участвуют в демонстрации. Мы гуляем часами и везде видим рабочих. Те вливаются в непрерывный людской поток из каждого переулка, наконец попадая в два основных русла, которые ведут их к месту назначения.

Уже стемнело, когда мы, уставшие, замёрзшие и окоченевшие, шатаясь, возвращаемся в свою гостиницу. У входа Ирина спотыкается и падает. Я оглядываюсь на Кремль: там всё ещё продолжается шествие – толпы мужчин и женщин заполняют дорогу вдоль берега Москва-реки, парализовав всё транспортное движение.

Мы неохотно идём в свой номер и, даже не сняв пальто, падаем на кровать, не двигаясь затем в течение трёх часов.

"Нам бы следовало спуститься поужинать", – говорю я, проснувшись, Ирине.

Только после ужина мимо наших окон, разбредаясь по домам от стен Кремля, проходят последние рабочие. Я смотрю на часы. Уже одиннадцать. Я всё ещё вижу их лица на тускло освещённой улице. Те вдохновенны, полны жизни и сосредоточенны. Им есть ради чего жить. Это их Революция, они будут жить ради неё, трудиться ради неё, биться за неё и умирать за неё. Они уже сражались. Пятнадцать лет они были на линии огня. И они будут бороться ещё пятнадцать лет, если потребуется. Их энтузиазм не угаснет. Они потёрты, они бедны, но они здоровы, они могут работать, и большевизм продолжает свой марш.

В. Ф. Б.

Жизнь в Красной столице

1

Мы были удивлены, когда после ужина наткнулись в вестибюле на герра Фурмана, выглядевшего взволнованным и расстроенным.

"Эй, где вы были весь день? – спросила я его. – Мы вечером стали вас искать, но никто вас не видел и не знал, куда вы подевались".

"Я был в тюрьме, – скорбно ответил он. – Сегодня утром я делал снимки и на некоторых из них запечатлел