"А это Рембрандт", – хвастливо заметила миссис Хиппер, я же была потрясена. "Мистер Хиппер заплатил за него целое состояние, – продолжила она, – но не думаю, что мне следует говорить вам, сколько это стоило – ему может не понравиться. А теперь переведите всё это на французский".

Я покорно подчинилась, и затем мы продолжили обход дома. Пройдя через столовую, мы оказались в библиотеке, которая с её белыми книжными шкафами, необъятным камином и кожаными креслами была, на мой вкус, лучшей комнатой из всех.

"Тут мы и будем заниматься бо́льшую часть времени", – объявила миссис Хиппер, и я молча, но от всего сердца поблагодарила за это Высшие силы.

Наверху было множество спален, и пока она меня по ним водила, я снова задавалась вопросом, почему меня не сочли достойной проживания в какой-то из них. Но это осталось тайной, которую мне так и не суждено было разгадать. Закончив экскурсию, миссис Хиппер заявила, что настало время со всем усердием приступить к учебному процессу, и мы вернулись в библиотеку, где она, усевшись передо мной, серьёзно промолвила: "Начинайте!"

"С чего начинать?" – хотелось спросить мне, но тут глупейшие слова: "Начни с начала и закончи в конце", – промелькнули в моей голове. Поэтому я, сумев напустить на себя мудрый вид, серьёзно ответила: "Очень хорошо, давайте приступим".

В течение всего следующего часа я указывала на различные окружавшие нас предметы, озвучивая их французские названия и заставляя её повторять за мной каждое слово, что она, стоит признать, делала весьма старательно. Тем не менее ближе к концу сего упражнения я заметила, что она устала и клюёт носом, а по истечении ещё пары минут она, закрыв глаза и открыв рот, откровенно заснула, как это бывает с людьми в поездах. И пока я бубнила: "Кресло – ан фоте́й, ковёр – ан тапи́", – и так далее, она спала, но как только я замолкла, она сонно крикнула: "Продолжайте, я вас слышу! Не останавливайтесь, я учусь!", – отчего в моей голове родился вопрос, не запоминает ли она слова так же, как это делают попугаи, то есть во сне.

Внезапно воздух прорезал пронзительный свист, затем к нему присоединился ещё один, и ещё, пока комнату не наполнил настоящий хор демонических звуков. Я встревоженно посмотрела на миссис Хиппер, ожидая, что она сейчас в панике вскочит, но та лишь слегка пошевелилась, медленно открыв глаза с рыбьим видом спящего, который только начинает просыпаться, и невнятно пробормотав, будто её рот был набит кукурузными хлопьями: "Вот и полдень. Вам лучше пойти и позаботиться о своём обеде в пансионе. Сегодня днём Браун отвезёт вас и покажет дорогу. Тогда вечером вы сможете дойти туда сами и поужинать. А теперь позвоните в колокольчик и скажите Кэтлин, что я желаю, чтобы он подал автомобиль, а сами ступайте и наденьте шляпку".

С трясущимися пальцами я вышла исполнять всё сказанное, ошеломлённая мыслью, что очень скоро ещё один опыт добавится к уже у меня имевшимся.

Первый обед

Когда я забралась в авто и мы резво покатили в то таинственное место, где мне суждено было есть, мистер Браун, обернувшись, ободряюще произнёс: "Послушайте, Мадам, вам не стоит так унывать. У вас сейчас такие круглые и испуганные глаза, что мне и самому становится не по себе. Честно говоря, так оно и есть. Я понимаю, что всё это для вас довольно ново и непросто, но вы быстро привыкнете. Не вижу причин, почему хозяйка не разрешает вам питаться в доме, где остаётся так много еды, но вы не должны переживать, ведь, в конце концов, пансион не такое уж и плохое место".

И, сказав эти слова утешения, он остановил лимузин перед двухэтажной грязно-жёлтой каркасной постройкой, точно над входной дверью которой красовалась надпись "Белла Виста", выполненная потускневшими золотыми буквами на чёрном фоне.

"Мы на месте, Мадам, всё хорошо, взбодритесь, – прошептал он, помогая мне выйти. – И, о, послушайте, – воскликнул он, когда я уже собиралась войти внутрь, – я заеду за вами через час. Даже не буду никого спрашивать, можно мне это сделать или нет", – добавил он, многозначительно тыча большим пальцем в предполагаемом направлении резиденции Хипперов. Я благодарно кивнула с тем, что, как я надеялась, можно было бы назвать лучезарной улыбкой, но, скорее всего, она таковой не являлась. Затем с замиранием сердца вступила в пансион. В крошечном вестибюле, у подножия лестницы из золотистого дуба, в плетёных креслах-качалках, яростно раскачиваясь, сидели несколько человек, с волнением поглядывавших в сторону закрытой двери, из-за которой явственно доносился грохот не слишком осторожно расставляемой посуды. Никто не обратил на моё появление ни малейшего внимания, и, видя, что мне не на что сесть, я, подойдя, прислонилась к стене. Пару минут царило молчание, а затем: "Где наши еды?" – вдруг проорал какой-то старик в рубашке без рукавов. Его серые брюки держались на алых подтяжках, а очки в золотой оправе опасно съехали на самый кончик носа.

"Да, еды где?" – раздался другой голос, на этот раз женский, и, оглядевшись, я увидела, что он принадлежал высокой и худой, необычайно невзрачной женщине лет тридцати пяти, с лошадиным, сильно напудренным и грубоватым лицом, увенчанным завитым париком, столь откровенно, столь вопиюще выглядевшим именно как парик – без малейшего намёка на натуральные волосы, – что это вызывало неловкость.

"Почему же она, бедняжка, не придаст этим локонам естественности?" – удивилась я, но, судя по самодовольной ухмылке на её лице, она, очевидно, так нравилась себе, что моя жалость была ей явно ни к чему.

"'Еда' во множественном числе, – с интересом подумала я, – ведь они оба сказали 'еды', а я ни разу в жизни не слышала, чтобы это слово так употребляли", – и решила постараться не забыть занести это в свою маленькую записную книжку, куда я методично записывала все выражения и старые слова с новым смыслом, такие как: "эдэбо́й, гай – малый, парковаться" и прочие подобные, которые я теперь слышала каждый день, тщательно проговаривая и заучивая с невероятной быстротой. В этот момент в дом ввалилась группа молодых людей в засаленных комбинезонах, громко распевая песню "Вон там"50:

"Подходят янки51, подходят янки,

Барабанным боем грохоча".

В мгновение ока к песне присоединились и все остальные, и в течение следующих пяти минут шум стоял неимоверный. Затем дверь, за которой все с таким волнением наблюдали, распахнулась, и на пороге