*

Эймос разместил объявление в газетах «Кингсбриджская газета» и «Комбский вестник»:

К СВЕДЕНИЮ УВАЖАЕМЫХ ТОРГОВЦЕВ СУКНОМ

Мистер Эймос Барроуфилд желает объявить,

что старинное дело его отца,

покойного мистера Обадайи Барроуфилда,

продолжается без перерыва.

Специализация — ткани высокого качества:

мохер, меринос, узорчатые казимиры,

чистые и в смесях с шелком, хлопком и льном.

НА ВСЕ ЗАПРОСЫ ОТВЕЧАЕМ ОБРАТНОЙ ПОЧТОЙ.

Эймос Барроуфилд, эсквайр

Хай-стрит

Кингсбридж

Он показал его Спейду в Зале методистов.

— Очень хорошо, — сказал Спейд. — Не критикуя отца, ты намекаешь, что недавним неудачам пришел конец и предприятие находится под новым, более энергичным управлением.

— Именно, — довольный, ответил Эймос.

— Я верю в рекламу, — сказал Спейд. — Сама по себе она товар не продает, но создает возможности.

Эймос думал так же.

В тот вечер было изучение Библии. Темой была история Каина и Авеля, но как только зашла речь об убийстве, разговор перешел на казнь французского короля. Епископ Кингсбриджа в своей проповеди заявил, что французские революционеры совершили убийство.

Таково было мнение британской знати, духовенства и большей части политического класса. Премьер-министр Уильям Питт был яростным противником французских революционеров. Но оппозиционные виги разделились: большинство встало на сторону Питта, однако значительное меньшинство видело в революции много положительного. Народ также был расколот: меньшинство выступало за демократические реформы по французскому образцу, но осторожное большинство заявляло о своей верности королю Георгу III и неприятии революции.

Руперт Андервуд был на стороне Питта.

— Это было убийство, чистое и простое, — возмущенно сказал он. — Это беззаконие.

Его прядь упала на глаза, и он тряхнул головой, чтобы отбросить ее назад.

Затем он взглянул на Джейн.

«Руп выступает для Джейн», — понял Эймос. Она, как всегда, была воплощением элегантности — в темно-синем платье и шляпе с высокой тульей, похожей на мужскую. Привлечет ли ее высокая моральная позиция Рупа?

Спейд, как это часто бывало, видел все иначе.

— В тот день, когда французского короля гильотинировали, мы здесь, в Кингсбридже, повесили Джозайю Понда за кражу овцы. Это было убийство?

Эймосу хотелось бы сказать что-нибудь умное, чтобы произвести впечатление на Джейн и выставить Рупа дураком, но он не был уверен, на чьей он стороне и что вообще думает о Французской революции.

— Людовика сделал королем Бог, — благочестиво произнес Руп.

— А Джозайю Бог сделал бедняком, — сказал Спейд.

«Вот оно, — подумал Эймос. — Ну почему я не мог до такого додуматься?»

— Джозайя Понд был вором, судим и признан виновным судом, — сказал Руп.

— А Людовик был предателем, обвиненным в сговоре с врагами своей страны, — возразил Спейд. — Его судили и признали виновным, как и Джозайю. Вот только измена, по-моему, похуже кражи овцы.

Эймос решил, что ему не нужно выставлять Рупа дураком, потому что Спейд делает это за него.

Руп напыжился.

— Пятно этой казни останется на каждом французе на сотни лет.

Спейд улыбнулся.

— А на тебе, Руп, есть подобное пятно?

Руп нахмурился, не понимая.

— Я, очевидно, никогда не убивал короля.

— Но твои и мои предки казнили Карла I, короля Англии, сто сорок с лишним лет назад. По твоей логике, и на нас лежит это пятно.

Позиция Рупа слабела.

— Убийство короля ни к чему хорошему не приведет, — отчаянно сказал он.

— Не согласен, — мягко возразил Спейд. — С тех пор как мы, англичане, убили своего короля, мы наслаждаемся более чем столетней, постепенно растущей религиозной свободой, в то время как французов заставляли быть католиками — до сих пор.

Эймос подумал, что Спейд заходит слишком далеко, и наконец нашел в себе силы высказаться.

— Ужасно много французов было убито за неправильные мнения, — сказал он.

— Вот видишь, Спейд, что ты на это скажешь Эймосу? — встрял Руп.

— Я скажу, что Эймос прав, — неожиданно ответил Спейд. — Только я помню, что сказал Господь: «Вынь прежде бревно из своего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего». Вместо того чтобы сосредотачиваться на том, что французы делают не так, нам следует спросить, что нужно реформировать здесь, в нашей собственной стране.

Вмешался каноник Мидуинтер.

— Друзья, я думаю, на сегодня мы достаточно углубились в обсуждение, — сказал он. — Когда мы выйдем отсюда сегодня вечером, каждый из нас мог бы спросить себя, что подумал бы наш Господь, памятуя, что он и сам был казнен.

Это поразило Эймоса. Легко было забыть, что христианская религия — это кровь, пытки и смерть, особенно здесь, в простом интерьере Зала методистов, глядя на его беленые стены и скромную мебель. Католики были более реалистичны со своими статуями распятий и картинами замученных до смерти мучеников.

— Осудил бы Господь гильотинирование французского короля? — продолжал Мидуинтер. — Если да, то одобрил бы он повешение Джозайи Понда? Я не предлагаю вам ответов на эти вопросы. Я просто верю, что размышления о них в свете учения Иисуса Христа могут прояснить наши умы и показать, что такие вопросы не просты. А теперь давайте завершим молитвой.

Все склонили головы.

Молитва была краткой.

— О Боже, дай нам мужество бороться за то, что правильно, и смирение признавать, когда мы неправы. Аминь.

— Аминь, — громко сказал Спейд.

*

Дилижанс из Бристоля в Комб останавливался в Кингсбридже у таверны «Колокол» на рыночной площади. Эймос и Роджер взяли места на крыше. Эймос не мог позволить себе места внутри, а у Роджера не было денег.

— Я тебе верну! — сказал Роджер, но Эймос отказался. Он любил Роджера, но давать в долг игрокам было неразумно.

Дилижанс покинул рыночную площадь и поехал вниз по Мейн-стрит, где большинство домов теперь были магазинами. Он пересек реку по двойному арочному мосту, который назывался Мостом Мерфина в честь его средневекового строителя. Он переехал с северного берега на Остров Прокаженных, миновал Больницу Кэрис, а затем перебрался на южный берег. После этого он петлял по зажиточному пригороду под названием Лаверсфилд. Эймос представил, что когда-то давно это было место, куда неженатые пары уходили, чтобы побыть наедине. Полей здесь теперь не было, хотя в некоторых садах росли фруктовые деревья. Затем дилижанс проехал через длинную череду более бедных домов и наконец выехал на простор.

Было холодно, но на обоих были массивные пальто, вязаные шарфы и шляпы. Роджер курил трубку. В тавернах, где дилижанс останавливался для смены лошадей, они покупали согревающие напитки: чай, суп или виски с горячей водой.

Эймоса переполнял оптимизм. Радоваться было еще рано, говорил он себе, но не мог не думать, что идея Роджера может преобразить его дело. Машина, которая может прясть восемь катушек одновременно!

Они переночевали в гостинице, а утром отправились в дом друга Роджера, Перси Франкленда. Отец Перси был состоятельным человеком и радушно принял их, усадив за обильный завтрак со своей женой и двумя детьми-подростками, а также с самим Перси. Эймос ел мало. Он сильно нервничал перед этим визитом, боясь, что его надежды не оправдаются.

Сразу после завтрака они пошли на склад, который находился на территории владений Франклендов. Нижний этаж был отведен под хранение. Само прядение происходило наверху.

Когда Эймос наконец вошел в прядильную комнату, ему потребовалось немало времени, чтобы понять, что он видит; затем он осознал, что это не одна, а целый ряд прядильных машин.

Каждая машина походила на небольшой стол высотой по пояс, фута три в длину и вдвое меньше в ширину, на четырех крепких ножках. Машиной, казалось, управляли двое: женщина и ребенок. Женщина стояла у одного из торцов, и нити тянулись от нее к веретенам на дальнем конце. Правой рукой она вращала большое колесо сбоку. Колесо крутило восемь веретен, которые скручивали хлопок в тугую нить. Когда, по ее мнению, нить становилась достаточно тугой, она левой рукой толкала вперед перекладину, которая подавала восемь новых жгутов рыхлой ровницы.