Взойдя на трон, Генрих II приказал неудобной тетушке удалиться в изгнание. Роковая ошибка: Маргарита создала свой собственный Ангулемский двор, вовлекая еще больше знати. Теперь уже целая ветвь их семьи, все Бурбоны были преданы Реформации, и возглавляли их братья Антуан Наваррский и Людовик Конде, принцы крови.

– Очевидно, их нужно пригласить, – отрезала Екатерина. – Врагов всегда лучше держать поближе.

– Тем и ответил король на мнение де Гизов.

– Значит, они будут?

– Да, государыня.

– Прекрасно. Мне остается лишь убедить его отказаться от турнира.

Екатерина Медичи, по-видимому, не сомневалась в необходимости этого шага, хотя супруг ее считал Нострадамуса шарлатаном.

Опершись на подлокотник молитвенной скамеечки, Екатерина встала. Луиза помогла ей. С тех пор, как королева разрешилась близнецами, ее мучили боли в спине, которые она сносила, стиснув зубы. Что неудивительно после десяти беременностей. Луиза порадовалась своему решению никогда не становиться матерью. Она слишком ценила жизнь и свободу, чтобы идти на риск умереть во время родов или хуже – растить своего отпрыска, которого тоже придется ставить на шахматную доску придворных интриг, где на каждой клетке тебя норовят срубить.

Мадлен

Мадлен не осмеливалась войти в лавку ростовщика. Она пряталась за углом, выжидая, когда внутри никого не останется.

По дороге она чувствовала в себе смелость, но теперь унижение поколебало ее хрупкую решимость. Она положила ладонь на пустой живот, надеясь в нем почерпнуть недостающую силу. Ежедневные посещения судебного пристава стали совсем невыносимы. Вместе с Пьером они кое-как сумели расшифровать бумаги, и, хотя их юридический язык не позволял пробиться к смыслу слов, они прекрасно запомнили причитающуюся сумму: цифры, выведенные непоколебимым пером. Мадлен проклинала горделивую подпись отца, верившего, что ему не придется платить благодаря связям с лицами, которые теперь томятся в Бастилии в ожидании костра. На этой мысли она чуть не вздрогнула, но сдержалась.

Теперь деньги были им нужны не только для уплаты долга: на еду тоже ничего не осталось. И голод донимал ее еще сильнее заимодавцев. Голод. Постепенно она стала бояться уже не того, что их выгонят из дому, а смерти от истощения. Она наивно надеялась, что дом не смогут отнять, пока они внутри. Так что условилась с Пьером никогда не уходить одновременно. Мать же падала в обморок всякий раз, когда на улице раздавались шаги.

Мадлен подумывала о замужестве, чтобы раз и навсегда решить их материальные трудности, но кто захочет жениться на шестнадцатилетней сиротке без гроша? Благородство не давало ей преимуществ даже в глазах богатых ремесленников при королевском дворе – портных и ювелиров.

Она ходила к врачу-гугеноту с соседней улицы в надежде, что единоверцы ей помогут. Но, хотя сторонников Реформации по-прежнему скрепляли узы солидарности, после ареста Анна дю Бура посреди заседания Парламента гугеноты затаились. Никто не хотел рисковать, помогая вдове с сиротами. Так что врач отослал ее с туманным предписанием: «При вашей беде показан полный покой для наилучшего восстановления». Ждать лучших времен? Нет, она так не могла, а их пустые желудки – тем более.

Хотя в свои тринадцать Пьер мог бы уже работать, Мадлен ему строго-настрого запретила. Поскольку смерть отца лишила мальчика ждавшего в будущем места советника, ему нужно было учиться на писаря. Но учеба стоила дорого. Что возвращало Мадлен к той же больной теме, саднящей без конца как нарыв, – деньгам!

Мадлен должна была найти выход. Но не находила и не могла думать на пустой желудок.

От матери тоже никакого толка – только и делает, что плачет с утра до ночи. И брат бросил читать, а вместо этого играет во дворе, кидая камни в крыс. «Может, однажды повезет, и я сумею изловить парочку, чтобы подать на стол!»

Тем утром она достала из корсажа цепочку с медальоном, который носила с рождения. Он был в виде литеры «М», украшенной золотой розой с крохотным рубином в сердцевине. Драгоценное фамильное украшение, унаследованное от бабушки, в честь которой ее и назвали.

«“М” – значит Мадлен, но еще и Муки, на которые будешь ты обречен, отец, за то, что оставил нас без гроша!»

Она не могла не злиться на него. Чтобы прогнать эти черные мысли, она сосредоточилась на будущем. Сначала – заложить медальон, а потом видно будет. Много бессонных ночей она сжимала его в руке, прежде чем смогла убедить себя, что это – пустяк. Бесполезная вещь, раз не может наполнить желудки.

Так Мадлен и очутилась перед лавкой ростовщика. Твердая в своем намерении, она решительным шагом направилась к двери. Толкнув ее, она споткнулась на ведущей вниз ступени. И ухватилась за стопку книг, которая едва не упала.

– Куда прешь, чума Господня! – раздался сердитый крик.

Мадлен удержалась на ногах и аккуратно поправила тома. Перед ней, поглаживая книги так, будто она их замарала, стоял высокий и тощий мужчина в пыльно-белой рубахе, ниспадавшей до середины бедра.

– Приношу свои извинения, сударь. Однако эта ступенька…

Ростовщик достал из рукава очки и водрузил их на костлявый нос. Он осмотрел девушку с головы до пят, она ответила тем же.

– Чем могу, мадемуазель?

– У меня с собой украшение огромной ценности, сударь.

Он направился к засаленному прилавку.

– Ну так покажите.

Мадлен принялась расстегивать цепочку на шее. Видя, что она не справляется, ростовщик обошел ее сзади.

– Давайте я.

И, не успела она возразить, сухие руки коснулись ее кожи. Оцарапав заодно ногтями.

– Ну вот, – сказал он.

Мадлен, скрепя сердце, смотрела, как он возвращается за конторку с ее драгоценным медальоном, канувшим в иссушенной ладони. Он достал лупу и долго, с пристальностью хищника, разглядывал украшение.

– Вы закончили, сударь?

Он распрямился, оскалив желтые зубы. Мадлен улыбнулась, часто моргая, как всегда делала, когда ей было неловко.

– Пятнадцать солей. И сто двадцать процентов.

– Пятнадцать солей! Но этого же едва…

Она не договорила. На десять солей можно было есть досыта неделю. Так повторял отец, когда мать хотела купить ткани на новое платье. Единственное, на что он соглашался тратиться, – это книги, и то тщательно отбирал их сам: на одну французскую одну латинскую, чтобы не вызывать подозрений у папистов.

– Сударь, за золото с таким чудным камнем!

Он попробовал медальон на зуб. Мадлен зажмурилась от отвращения.

– Вас, девочка, обманули. Золота тут нет совсем. В лучшем случае серебро,