А во этой во избушечке

Сидит девица закрытая,

Печальная, сговоренная…

Возглавляла шествие самая знатная невеста – Остромира, за ней следом шла Рагнора. Остромиру вела Дединка – как самый видный «жених», с ее-то чудным ростом; пару Рагноре составляла Долгоня, еще одна рослая крепкая девушка, хотя Дединке она уступала на полголовы. Однако свою пару Рагнора не замечала.

– Что ты натворила, Пятница Долговязая! – в досаде шипела она, пока позади нее пели. – Мы же сговорились! Сговорились – киянина не звать! Я же ясно сказала, и ты слышала! Слышала, да? И что? Память потеряла? Ты все испортила!

– Ты уж прости меня, Рагнорушка! – напевно повинилась Дединка, повернув к ней голову. – Но мене-та за что винить – ты мене приказала его позвать!

Этого Рагнора не могла отрицать, но вины на себя не принимала.

– Это все из-за тебя! Как тебя угораздило к нему в руки попасть! Здоровая дылда, пять лет как замуж можно, а осрамилась хуже чада малолетнего!

– Почем я знаю, откуда он взялся? Двор был пустой, мы с Жаленькой постояли у ворот, послушали. В избе поют, дверь закрыта, усе тихо. Она идти-то побоялась, ждала у ворот, а я пошла. Вдруг как напрыгнет на меня сзади! Чуть сердце не выскочило, думала, дворовой или еще какой нечистик!

– А ты и вырваться не смогла!

– Не смогла. Он мене как-то за горло взял, в глазах потемнело, жили заледенели – будто сейчас удавит. Слава чурам, живая осталась.

– Ну и что теперь делать! Все из-за тебя!

– Да что ты злишься, Орча! – Остромира тоже обернулась к ним. – Пусть погуляет с нами, он парень видный, и столько занятного рассказывает. Чего худого?

– Не называй меня Орчей! Чего в нем видного – он старый совсем! Ему за двадцать! Со стариками пусть гуляет.

– Как раз Дединке в версту женишок! – бросила Долгоня.

– Старый жених – это когда года двадцать три, двадцать четыре! – рассудила Остромира. – Те уж неудалые. А этому еще нет столько.

Им повстречались три парня: подпоясанные новыми ткаными поясами, лихо заломив шапки, те стояли на углу, подбоченясь и выжидая, когда «свадьба» пройдет мимо них. Первая пара остановилась, пение смолкло.

– Вы, удальцы, Веледей да Глазан, пожалуйте завтра к нам на веселье! – кланяясь, пригласила их Остромира. – И ты, Судиша.

Довольные парни поклонились, благодаря: для того здесь и стояли. Нет для парня в дни Куромолья большей незадачи, чем стоять и смотреть, как поющая «свадьба» проходит мимо, не остановившись и его не заметив. Не для него будет завтрашнее веселье, сладкая каша и жареные куры, веселые игры и пляски. Девушки заранее, еще вчера, договорились, кого звать, кого нет. Киевский гость в число счастливчиков попасть был не должен. Об этом Рагнора объявила сразу – ни к чему нам этот чужак, больно он гордый! – и никто с ней не спорил. Не знающий обычаев киянин, конечно, на улице стоять не будет, но уж как-нибудь заметит, что им пренебрегли.

«Свадьба» тронулась дальше, девушки снова запели:

Собирались к ней подруженьки

На девичник на девический:

Ты подруженька-голубушка,

Нам с тобой больше не гуливать,

Хороводов не вываживать,

Речей тайных не говаривать…

– Все равно отцы-матери нас бы заставили его позвать. – Остромира опять обернулась к Рагноре. – И моя мать, и твоя – не дали бы они ему одному скучать. Он им зачем-то нужен, да и все-таки – киевского князя брат…

– Какой он там брат! – фыркнула Рагнора. – Пусть бы к своему брату на гулянья и ходил, зачем он нам здесь!

– Ой, не пойму я! – засмеялась позади Рагноры еще одна девушка, русинка Ольва. – Вы так боитесь, что он будет вас сватать? Или что не будет?

– Им не надо – пусть мне отдадут! – крикнула сзади еще какая-то мятежница. – Я возьму!

На этот выпад Рагнора не ответила. В голове ее крутилась еще одна мысль, как оставить верх за собой.

Во леса пойдем во темные

Собирать грибки да ягодки,

Вспомянем тебя, голубушку!

– разносилась по темным улицам звонкая песня, и весь Свинческ знал: пришло Куромолье, завтра девки гуляют.

«Уж ты меня вспомянешь, голубчик! – мысленно грозила Рагнора. – Пожалеешь, что в гости напросился…»

* * *

Хожу, млада, по Дунаю, ой, по Дунаю,

Хожу, млада, по тихому, ой, по тихому.

Зайду, млада, во беседу, ой, во беседу,

Зайду, млада, во смиренну, ой, во смиренну…

В долгих блужданиях по всему Свинческу девичья дружина не раз и не два прошла мимо княжьего двора. У ворот толпились отроки, а впереди всех, заломив шапку на русых кудрях, стоял Унезор и провожал глазами две первые пары в девичьем строю. Ясно было, чего они все ждут. Гулять с девушками приглашают отецких сыновей – тех, кто посватается и приведет молодую жену в дом: родительский, а то и собственный. Иное дело княжьи отроки: они женятся поздно, когда сами выслужат средства для своего хозяйства. Разбогатеть молодыми им дает разве что военный поход – тем, кто жив останется и будет с удачей, но князь Станибор ни с кем пока не воевал. Отрокам остается только смотреть на девок, слушать песни, что поются не для них, и надеяться на особую милость судьбы – может, хоть на один вечерочек их признают женихами.

Во смиренной сидит старый, ой, кашливый;

На коленах держит гусли, ой, лубяные,

По гуслям-то струны водит, ой, лычаные.

У меня, младой-младеньки, ой, сердце ноет!

Сердце ноет, унывает, ой, унывает!..

Проходя мимо толпы отроков, Рагнора замечала: Унезор следит за ней и ловит ее взгляд. Еще две зимы назад, когда она впервые стала выходить в гридницу в одежде взрослой девушки, Унезор как-то сказала ей: «Я добьюсь тебя, ты будешь моей женой!» Она только фыркнула, смеясь над бездольным честолюбцем. Такие браки не совершаются без особой милости Фрейра – об этом любят рассказывать варяги и смолянские русы. Но даже чтобы принести на шкуре йольского вепря обет о знатной невесте, надо чего-то добиться и заслужить внимание богов к твоим желаниям. А Унезор пока и того не добился, и Рагнору его притязания только забавляли.

Но в этот раз у Унезора внезапно появилась надежда. Проходя мимо, Рагнора обернулась и взглянула на него. Встретила его взгляд и задержала свой, так что Унезор невольно