Где же то место, хотя бы в мыслях, где можно быть совсем счастливым? Где это счастье на тропе времени, если человек сразу и тяготится прошлым, и жалеет о нем, и жаждет будущего, и боится его?

– Да, и Рагнора на пятнадцатом году. Она Велераду и годами больше подходит, чем тебе. А только знаешь что… – Эльга оглянулась и убедилась, что рядом никого нет, – там ведь и еще невеста имеется. У Станибора самого, князя смолянского. Прибыславы нашей дочь. Коли она тебе понравится – забирай, скажи им, я разрешила.

– Прямо настоящую княжну? – Торлейв засмеялся.

– Пусть лучше в Киеве живет. Острогляд обрадуется – внучка будет в Киеве, при нем.

– Будто мало у него внучек! Он всех по именам-то помнит?

– Ох, Тови! – Эльга опять повернулась к нему и коснулась груди. – Желаю тебе, чтобы в старости ты не помнил имена всех твоих внуков и внучек – чтобы их было так много…

– А я был бы так стар, что растерял бы память! – Торлейв засмеялся, потом вздохнул, подумав о своем отце.

Хельги Красный погиб, не дожив и до тридцати, когда о внуках не приходилось и мечтать, он сына-то видел только младенцем, не умеющим говорить. И вслед за этим пришла еще одна мысль: ради памяти Хельги стоит дать ему целую толпу внуков, чтобы он мог возродиться в ком-нибудь их них. И не один раз еще, а потом, через поколения и века, чего и сам Торлейв не увидит.

Стало быть, нужно будет присмотреть к смолянской Остроглядовой внучке, дочери тамошнего князя Станибора.

Браня, держа целую охапку волошек, повернулась и подошла к ним.

– Подержи. – Она вручила свою добычу Торлейву. – Что вы на меня так смотрите?

Торлейв состоял с Браней в слишком близком родстве, чтобы ее красота могла волновать его как мужчину, но он не мог не думать: как повезет тому еще неведомому владыке, которому, после долгих переговоров, пышное посольство привезет в жены «сестру Святослава русского». Ошалеет от счастья тот князь или конунг, когда поднимет покрывало и увидит это лицо… Лишь бы сам оказался ее достоин.

– Меня посылают в Свинческ за Рагнорой, Прияниной сестричадой. Как думаешь, справлюсь?

– Уж не знаю! – серьезно ответила Браня. – Если у нее нрав как у той их прабабки, Рагноры-старой, или у самой Прияны, то совладать с ней будет нелегко.

– Да уж я… – обнаружив вызов, Торлейв оживился.

– Так что это матушка мудро решила, – перебила Браня. – С тобой, Тови, всякая девица захочет от родичей уехать. Только вот за чем следи, – она погрозила ему пучком цветов, – чтобы она в тебя самого не влюбилась! Раздоров здесь и без вас довольно.

Торлейв выразительно возвел глаза к жаркому небу.

– Ну уж если она в него влюбится, – сказала Эльга, – а он в нее, то я с Мистиной как-нибудь договорюсь! Рагноре ведь здесь не княжить, зачем неволить! Всю жизнь потом томиться.

Эльга подумала о себе. Двадцать семь лет назад ее саму привез в Киев Мистина, чтобы выдать за Ингвара; если бы кто-нибудь предложил ей выбрать между ними без потери чести… все в ее жизни могло бы сложиться совсем по-другому. И не только ее.

* * *

Так Торлейв узнал, что конец лета проведет в дороге. И зиму тоже. Спешить пока не приходилось: самое умное было дождаться возвращения из Царьграда северных торговых людей и ехать вверх по Днепру вместе с ними. Но до Свинческа добраться можно будет незадолго до начала зимы, и для возвращения в Киев придется ждать санного пути. Если же, скажем, юная знатная дева не пожелает ехать зимой, долго и по холоду, то придется ожидать начала следующего лета и плыть в Киев вместе с теми торговыми людьми, что отправятся в Царьград по высокой воде после ледохода. Выходило, что Торлейв мог провести в этой поездке без малого год. Он надеялся, что так далеко дело не зайдет, но внутренне ежился. Он и раньше бывал в дальних краях – в Царьграде, в Тевтонском королевстве. Но в те времена ничего особенного не держало его в Киеве, сердце не щемило при мысли о расставании… с женщиной, о которой ему вовсе не следовало думать.

Но как раз потому, что при мысли о разлуке с Прияной нападала тоска, уехать от нее подальше было наилучшим решением. Уж не это ли Эльга имела в виду, когда выбрала его для поручения? Она ничего не говорила, но вполне могла заметить, как у этих двоих складываются дела. Стоило убраться подальше, пока того же самого не разглядел кто-нибудь еще.

Что же дальше? Торлейв не мог не думать о Прияне, но даже не знал, о чем мечтать. Обольстить ее? Постараться забыть? Поскорее найти подходящую невесту и жениться? Уж это точно придется сделать – нельзя же вечно ходить бобылем ради любви к чужой жене! Да еще и княгине – у такого мужа ее не похитишь, не отнимешь. И даже пожелай вдруг муж мирно отдать ее другому, как это вышло с матерью самого Торлейва, – князь просто не может себе такого позволить. Молодая княгиня – воплощенная Жива, богиня земли Полянской, ее честь и благо – это благо всего народа.

Но уйти от Прияны Торлейву было так тяжело, что тлела надежда: может, она его не отпустит? Речь шла о ее племяннице, она имела право решать, кто за ней поедет. Пусть, скажет, Острогляд едет, почтенному человеку больше к лицу заботиться о юной деве. Заодно с дочерью и внуками повидается.

Однако Прияна не хуже Торлейва понимала, что их взаимное влечение доведет до беды, а если и нет – еще долго будет тлеть и мучить их обоих, как ноющая боль.

Жатва завершалась, вокруг Киева дожинали последние полоски. Завтра будут Дожинки, и большухи совещались, собравшись к Эльге в поварню, чья полоска окажется «самой последней», из чьей ржи будет свит дожиночный венок и заплетена «Велесова борода». Эльга сидела с ними, и в избе Торлейва встретила только Браня.

– Прияна там, – сказала она, многозначительно округлив глаза и кивая куда-то вбок. – Поди поговори с ней.

– Не пойду. – Торлейв помотал головой. – Старухи увидят, шуму не оберешься.

– Я тебя отведу.

– Не надо.

– Да пойдем же! – строго прикрикнула Браня. – Там поймешь зачем.

От