проблески боли, слезинки в глазах, намеки на безысходность – они же дети, брошенные на произвол судьбы, – но ощущали только легкую грусть и укоряли себя за то, что они бесчувственные твари, сердца у них ледяные и жизнь не разделилась на до и после, ведь отцы всегда сами виноваты в том, что их нет. Куда больше их пугало беспорядочное бегство под видом перемирия, немецкие солдаты, которые патрулировали улицы, как победители, и противоречивые слухи о том, что мир рушится. Даниэлю нравилось думать, что отец уцелел, но поскольку его не нашли, пришлось мириться с очевидностью: Шарль Янсен покоится в глубинах Ла-Манша среди тысяч товарищей по оружию, утонувших во время погрузки на корабли. Гибель отца в море объясняла гидрофобию Даниэля; раньше он не знал, почему так боится воды, теперь же понял, что это было предчувствие. Когда он поделился своей теорией с Арленой, та пожала плечами, Вряд ли, причина явно другая. Сама же она не знала, что выбрать – доводы разума или материнскую любовь. Если мать так упорно все отрицает, значит есть на то причины, и Арлене совсем не хотелось подрывать ее стоическую веру. В конечном счете сиротами их делают жалостливые взгляды соседей, участливые речи продавцов и родителей друзей, эти грустные улыбки, эти ладони, гладящие по щеке, эти нескончаемые соболезнования и «если я могу что-то для тебя сделать, попроси, не стесняйся». Но они не знали, чего просить.
Ирен без конца кроила, прикладывала, резала, сшивала и переделывала траурные наряды Мадлен, которая не могла выбрать между моделями Жака Фата или Пату, найденными в довоенном номере «Вог». В Мадлен пробудилась душа стилиста: она велела сделать талию ниже, требовала воздушных объемов, невозможных для облегающего платья, добавляла ненужные врезные карманы и окантованные петлицы, увеличивала вырез, уменьшала разрез, восклицала, что прямоугольное платье ей решительно не идет, настаивала на пышной оборке у манто из креп-сатина и, наконец, Оно, конечно, траурное, но должно быть красивым, и вообще, это не мой стиль, слишком уж эмансипе. Ирен покорно терпела ее выкрутасы – это в порядке вещей, работница должна подчиняться хозяйке, она зарабатывает на хлеб тем, что склоняет голову. Поэтому она вносила указанные изменения, снова перешивала. Хорошо бы помогала Арлена, которая палец о палец не ударит, только и сидит в библиотеке, мать не раз ее просила, но потом махнула рукой. Когда Мадлен возжелала немедленно укоротить коктейльное платье, Арлена отказалась обметывать подол, Она издевается над тобой, мама.
– А чего ты хочешь? – сказала Ирен. – Мы здесь нанятые работницы.
Она вернулась к своему занятию, начала отрезать край, чтобы подрубить подол, когда Мадлен вмешалась, У нас останется много ткани, можете взять и сшить себе платье. Не успела она договорить, как Ирен закрыла глаза, сделала вдох, стараясь сдержать гнев, положила на стол ножницы, прошла мимо хозяйки, не удостоив ее взглядом, вернулась в библиотеку, где Арлена читала в кресле, Вставай, мы уходим. Сняла белый фартук, аккуратно его сложила, забрала швейный набор, портновские ножницы, позолоченный наперсток, катушки ниток. Мадлен бегала за ней из комнаты в комнату, умоляла не уходить, просила прощения, но Ирен бросила свои вещи в матерчатую хозяйственную сумку. Появился Даниэль, Что случилось? – встревоженно спросил он. Они ушли, не обернувшись, не попрощавшись, не хлопнув дверью – Ирен даже не напомнила о выплате за последнюю неделю, – и направились пешком из Сен-Мора в Жуанвиль, бок о бок, Ирен энергично шагала, бормотала что-то нечленораздельное, глаза у нее были красные, она никогда в жизни не ходила так быстро, и Арлене пришлось почти бежать, чтобы не отставать.
А Ирен бежала, спасаясь от судьбы, от несусветной глупости, которую только что совершила, вдруг она застыла – колени дрожат, щеки пылают – и поклялась, что ноги ее больше не будет у Мадлен, но как прокормить четырех дочерей без зарплаты? Одетте девять, Франсуазе шесть, Жаклин три. Чем платить за квартиру в следующем квартале, за еду, лекарства и все остальное? Арлена ее догнала, Мама, что с тобой? Ты совсем белая! Ирен перевела дух и уже собралась ответить, Все хорошо, дочка, твой отец вернется и нам поможет. Но рассчитывать на старшую дочь нельзя, та уверена в смерти отца и совсем не горюет. А потому Ирен умолкла и осталась наедине с Жоржем.
Несколько дней она обходила киностудии, надеясь устроиться швеей, но студии закрылись до лучших времен, никто не снимал кино; она расспросила знакомых портних, но большинство закрыли свои магазины, а те, кто не убежал, перебивались с хлеба на воду; она решила попытать счастья на берегах Марны, но все рестораны закрылись, как можно танцевать в такие времена; на Венсенском бульваре ни в одном кафе, ни в одной пивной не были нужны ни официантки, ни посудомойки; она стучалась в десятки дверей, десятки раз оставляла на всякий случай свой адрес, ей казалось, она сейчас упадет и умрет от сердечного приступа, у нее не осталось сил ходить целый день и тщетно повторять одно и то же, а когда в «Феликсе Потене» Арлену отказались обслуживать, пока она не оплатит долг, Ирен ничего не осталось, как обратиться за помощью к Вивиан – та пришла в недоумение, и Ирен была вынуждена безропотно слушать нравоучения на тему безответственности, Когда у тебя четверо детей на руках, нечего разыгрывать из себя гордячку, нужно заткнуться и терпеть. И все же мать одолжила двести франков, чтобы успокоить бакалейщика.
Два дня спустя Вивиан объявила, что нашла ей работу по подгонке одежды в «Больших универмагах Лувра», где сама она уже двадцать семь лет работала в мужском отделе, – сходила к начальнице и поклялась, что у дочери золотые руки, Но предупреждаю, Ирен, если хочешь продержаться в «Больших универмагах», нужно вписаться в коллектив и не корчить из себя невесть что.
Ирен получила должность подгонщицы первой категории, и на седьмом этаже магазина на улице Риволи каждый день ее ждала гора подолов, лацканов, подгонка по размеру, приталивание, пришивание плечиков, она работала по сорок часов в неделю с понедельника по субботу в полной тишине – разговаривать в ателье запрещено, – оплата была низкая, и даже со сверхурочными и пособиями она еле сводила концы с концами. Через дорогу видны были черные стены музея, а в одном из окон – силуэт загадочной статуи, ей хотелось бы туда сходить и рассмотреть скульптуру поближе, но, похоже, музей опустел и закрылся из-за войны, и это было плохо для магазина, потому что народу стало меньше; когда-то десятки людей заходили в музей
