"О, а я-то думала, что все ваши здания полностью сделаны из полированной стали и сияющего белого кирпича", – протянула я со столь явной досадой в голосе, что мистер Мидстрим тут же ожёг меня укоризненным взглядом.

"Я впервые слышу, чтобы кто-то признался, что не считает Пятую авеню самой прекрасной улицей в мире", – заявил он, а затем, очевидно, пресытившись моим обществом, приказал таксисту везти нас на вокзал.

"Я предполагаю, что ваш поезд уже скоро", – сказал он с надеждой, и я кивнула.

На вокзале он купил мне на десять центов конфет и газету, а я, стоя рядом, гадала, внесёт ли он их в "счёт с подробным описанием" для Хайрама. Чуть позже, как раз когда мы уже собирались идти к поезду, объявились мои друзья-репортёры, всё так же ухмыляясь и сдвинув шляпы на затылок.

"Ох, наконец-то вы здесь, – восторженно воскликнула я. – Я так боялась, что вы опоздаете!"

"Не бойтесь, мы никогда и никуда не опаздываем", – весело ответили те, а затем, повернувшись к мистеру Мидстриму, проорали: "Что ж, а вот и мы, ты, старая …" Я точно не помню, произнесли ли они "горилла", "шимпанзе" или что-то в этом роде, но, во всяком случае, то, как они его обозвали, имело отношение к семейству обезьян.

"Да ну! Да ладно!" – вспыльчиво бросил мистер Мидстрим, снова хватая меня за локоть и увлекая к поезду.

"До свидания, Графиня, удачи вам! – закричали газетчики. – И, о, послушайте, мистер, у нас есть полное имя вашего расточительного друга Хайрама, и мы его напечатаем, не сомневайтесь!"

Ворча про них всякие гадости, мистер Мидстрим наконец посадил меня в поезд, и через несколько минут тот понёс мою особу к месту назначения – маленькому городку Рассвет на Среднем Западе.

В пульмане

Поначалу я, смущённая и изнурённая, сидела в своём уголке с закрытыми глазами, потом, немного придя в себя, стала осматриваться. Моё первое впечатление о пульмане38 сложилось давно, ещё в детстве, когда я разглядывала в стереоскоп любимую картинку, изображавшую интерьер американского спального вагона с пассажирами, одетыми в наряды по моде весёлых девяностых и мило улыбавшимися друг другу. Судя по тому снимку, сейчас я оказалась совсем в другом месте, ведь здесь не наблюдалось любезного усатого мужчины в соломенной шляпе и клетчатом костюме, снисходительно улыбавшегося и покровительственно наклонившегося в сторону прелестной молодой дамы с пышными рукавами и в огромном чепце, сидящей рядом с ним с застенчивым выражением лица; как не было и расположившихся напротив них двух серьёзного вида, делающих большие деньги джентльменов, читающих свои газеты и думающих только о своих миллионах, и задорно резвящихся в проходе маленьких детей. Да, реальная картина была совсем иной: рядом со мной сидела маленькая старушка с белоснежными волосами и добрым, располагающим взглядом, напротив же примостилась молодая пара, которая, естественно, не улыбалась мило ни друг другу, ни кому-либо ещё, да и проход был пуст. Безусловно предпочитая пульмановский вагон из стереоскопа реальному, я, вновь закрыв глаза, окунулась в своё детство. Тот стереоскоп, размышляла я, должно быть, был американского производства, так как, вспомнив о нём нынче, я поняла, что все прилагавшиеся к нему фотографии были связаны с жизнью в Америке. На одной из них, также мне особенно нравившейся, была запечатлена высоченная гора под названием Пайкс-Пик, на вершине которой, на самом краю ужасающей пропасти, стоял на одной ноге очень храбрый, но явно безрассудный мужчина, так как другая его нога была опасно вытянута над бездной. "Ещё один шаг, и он полетит навстречу своей смерти", – гласила подпись под этим тревожным снимком, заставляя моё сердце трепетать и вызывая на спине мурашки восторженного испуга. "Ещё один шаг …" – восхищённо шептала я, задаваясь вопросом, все ли американцы столь же отважны, как этот человек.

Также там было изображение дяди Сэма, одетого в тёмный фрак, полосатые панталоны и высокий цилиндр, которые я считала американским национальным костюмом, твёрдо веря, что все-все мужчины в Соединённых Штатах одеваются именно так. В сущности, всякий раз, лишь заслышав слово "американец", я мгновенно представляла себе дядю Сэма с его козлиной бородкой, тёмно-полосатым нарядом и забавным цилиндром; да и по сей день, стоит мне сказать: "Я замужем за американцем", – как в моём воображении молнией вспыхивает образ супруга с несуразной эспаньолкой (коей у него на самом деле нет) и облачённого в "свой национальный костюм".

Помимо того, что он был очень познавательным, этот стереоскоп являлся для меня источником постоянного удовольствия, и я его искренне любила. У него даже имелся свой собственный специфический запах – интригующая смесь ароматов дерева, клея и чего-то ещё, что я не могла определить, но именно оно больше всего радовало мой нюх. А ещё у него была бархатная отделка по краям, безумно мягкая и приятная, когда касалась моих щёк и лба. В целом это была совершенно восхитительная вещь и один из самых ценных артефактов в моей игровой комнате.

Поскольку наш поезд был медленным, что, вероятно, заслужило бы особенное одобрение мистера Хиппера, он часто останавливался, и я никак не могла взять в толк, почему на всех станциях неизменно слышались звуки стрельбы и треск. Наконец, не в силах больше скрывать своё любопытство, я повернулась к сидевшей рядом со мной старушке и спросила её, что означал весь этот грохот.

"О, разве вы не знаете, что сегодня канун четвёртого июля – Дня независимости, – и каждый – то есть, в основном, все наши мальчуганы – старается произвести как можно больше шума? – любезно ответила она, а затем с огоньком в глазах добавила. – А вы, раз не знаете этого, должно быть, иностранка. Вероятно, англичанка либо шотландка, потому что произносите 'р' с лёгким грассированием, а может, и француженка". Когда же я сообщила ей, какой я национальности, она, похоже, очень заинтересовалась, и вскоре мы обсуждали все великие проблемы мира: войну, революцию, социализм и даже коммунизм. Она оказалась одной из тех очаровательных пожилых леди, которые всегда находятся в курсе событий, много читают и изучают, путешествуют и имеют довольно твёрдое мнение по всем вопросам. Очевидно, понимая, сколь несчастной и одинокой я себя чувствовала, она засиделась со мной допоздна, беседуя и стараясь подбодрить, как могла. Ранним утром следующего дня, когда пришло время ей сойти с поезда, а мне