"Кстати, о кладбищах, завтра я собираюсь навестить могилу своего отца", – объявила я, на что Татьяна покачала головой, сомневаясь, найду ли я её, и если да, то в каком состоянии, ведь она не видела ту уже несколько лет.

Наконец пришло время прощаться, и, честно пообещав зайти опять на следующий день, мы двинулись обратно в гостиницу.

6

Рано утром я отправилась на могилу своего отца в старой Александро-Невской Лавре – монастыре, который сегодня необитаем и заброшен, поскольку монахи вынуждены работать, как и все остальные, а потому разошлись на все четыре стороны.

"Не ходите туда. Вы, возможно, увидите могилы разрушенными и осквернёнными", – грустно сказали в разговоре со мной несколько стариков, но я, как водится, была полна решимости проверить всё сама.

Пройдя через знакомые ворота монастыря, мимо дворца, который прежде являлся резиденцией митрополита Санкт-Петербурга, и мимо громадного собора, где покоятся мощи святого покровителя этого города Александра Невского, я наконец-то достигла некрополя, где лежал в земле мой отец. Хотя все захоронения и были покрыты толстым слоем снега, я вскоре всё-таки нашла его могилу, потому что грубо отёсанный деревянный крест, который мы с мамой установили в 1919-ом году, так и стоял достаточно ровно и на нём хорошо читалось полное имя моего отца, написанное чёрными буквами. А ещё там была маленькая иконка Воскресения Христова, прибитая нами к кресту, и истрепавшийся венок из мишуры, который мы с таким трудом купили в те дни Красного террора.

И когда я разрушила красивое белое покрывало, счистив руками снег, я обнаружила, что могила цела и всё ещё покрыта мелкими камешками, которыми мы замостили её вместо укладки надгробной плиты, являвшейся для нас в те дни непозволительной роскошью. Да, всё сохранилось в точности так, как мы и оставили много лет назад, и даже на месте был розовый куст, что сильно разросся и, очевидно, цвёл в этом году, так как на нём виднелись засохшие, ломкие цветы. Мне стало жаль, что я смела́ с могилы тот чистый белый снег, поэтому стала вновь укладывать его обратно горсть за горстью и потом разравнивать, оставляя по всему холмику следы своих пальцев. Закончив эту работу, я опустилась на колени и низко, по-русски поклонилась до самой земли. А затем сорвала один из маленьких коричневых цветков и покинула кладбище, довольная тем, что мой отец покоится там с миром.

7

В тот день мы бродили по Эрмитажу и Зимнему дворцу, также ставшему государственным музеем и переименованному во Дворец искусств. Я не обнаружила в Эрмитаже больших изменений, и обширная картинная галерея, которую я так хорошо знала, проведя в ней много часов, когда изучала искусство у своего профессора Варвары Петровны Шнейдер, была в идеальном состоянии, хорошо классифицирована и удивительно чиста, фактически содержась в таком же порядке, как и те картинные галереи, которые мы недавно посещали в Берлине, Париже и Вене. Полотна в основном висели на своих привычных местах, огромные вазы и канделябры из малахита, лазурита, яшмы и порфира тоже остались нетронутыми; красная и золотая антикварная мебель стояла так же, как и прежде, вдоль стен и в центре больших залов; полы были хорошо отполированы, и окна сияли чистотой. Однако там было холодно, не настолько, чтобы вредить картинам, но достаточно, чтобы заставить нас натянуть свитера, которые мы предусмотрительно захватили с собой, так как нас обязали оставить внизу свои пальто.

Начав нашу экскурсию в зале фресок и скульптур, где находится знаменитый "Мёртвый мальчик на дельфине" Рафаэля, мы перемещались из зала в зал, останавливаясь на некоторое время перед прекрасной "Мадонна Литта" Леонардо, и Тициановскими "Магдалина" и "Даная", и "Непорочное зачатие" Мурильо. Рембрандт, Веласкес, Рубенс, Ван Дейк, Лоррен, Пуссен, Грёз и многие, многие другие были там – знакомые, отстранённые и беспристрастные.

"Какая нам разница, кто правит? – казалось, говорили они. – Искусство не имеет ничего общего с политикой, и неважно, кто у власти – монарх или большевик, – мы-то здесь, мы прекрасны, и мы будем оставаться таковыми во веки веков, при условии, что никто не причинит нам вреда".

И, глядя на знакомые шедевры, я размышляла: "Я смотрела на них, когда была совсем крошкой, когда ничего не знала и мои глаза сравнительно мало видели в этом мире. Теперь, годы спустя, я смотрю на те же полотна опытными глазами, что видели так много, слишком много для одной жизни. И всё же они остаются для меня совершенно неизменными. История меняется, мы все меняемся, а они нет – они бездушны, безжизненны и мертвы, словно мумии …"

И это странное чувство неприязни к картинам было во мне столь сильно́, что я даже обрадовалась, когда мы наконец покинули эту галерею, поначалу пройдя в театр Эрмитажа, где во времена царской России давались торжественные представления в присутствии императора с императрицей и двора, а затем – в залы с изумительной коллекцией старинного фарфора. Остановившись в угловой комнате и выглянув в окно с розовато-лиловыми стёклами, типичными для Зимнего дворца, я увидела, что прямо напротив нас на Неве стоит на якоре старый крейсер "Аврора".

"А зачем там причалена 'Аврора'?" – спросила я стоявшего неподалёку экскурсовода.

"Ох, – воскликнул тот с упрёком, – разве вы не помните, что именно 'Аврора' обстреливала Зимний дворец во время Октябрьской революции и именно благодаря этой канонаде бежал Керенский? Теперь же 'Аврора' каждый год приходит к годовщине этого события и бросает якорь ровно на том самом месте, что и в те славные дни. Это стало настоящей традицией, которой крейсер весьма гордится. И, конечно же, весь флот чрезвычайно гордится 'Авророй'".

Помнила ли я тот артобстрел, что до самого основания потряс не только Петроград, но и все его пригороды, вызвав такое волнение и ужас? Разумеется. Но те же самые орудия, что тогда были нацелены на Зимний дворец и несли огонь и разрушения, теперь спокойно смотрели вперёд, а сам крейсер был ярко украшен красными полотнищами и флажками.

"Боже, какой старой я становлюсь, – подумала я. – Ведь кажется, будто только вчера 'Аврора' палила по Зимнему дворцу, а это событие уже стало частью истории революции и традиции её празднования".

"Сколько вам тогда было лет?" – спросила я молодого гида и почувствовала себя морским волком, когда тот ответил: "Семь".

Поскольку я люблю фарфор, мы задержались на некоторое время в