Вскоре после свадьбы Анна Ефимовна первый раз зашла в светлицы. Она хотела передать туда пелену – убиенье царевича Димитрия. Теперь ей некогда было шить, да и не хотелось перед Иваном вспоминать Максима. Лучшая златошвейка была у них Дунька – Жданкина дочь. У Жданки она давно не жила. С самой смерти матери взяли ее в светлицы и стали приучать шить золотом. Анна Ефимовна подошла прямо к ней. Хотела послать ее к себе в горницы за пяльцами с пеленой. Посмотрела, а у Дуньки глаза запухли совсем, красные, гноятся.

– Чего у тебя с глазами-то? – спросила Анна.

Дунька не успела еще ответить, как подоспела старшая мастерица и принялась жаловаться на Дуньку, что она бог ее знает с чего ревет, глаз не осушает, оттого и стали болеть глаза. Была самая первая златошвейка, а теперь так ковыряет, что не глядел бы.

Анна покачала головой и велела дать покуда Дуньке какую-нибудь работу полегче – ну, хоть Данилке рубаху к празднику вышить. А там, коли не пройдут глаза, придется ее на скотный двор отправить – без дела девке в светлице нечего сидеть.

Дунька опустила голову на пяльцы и еще сильней заплакала.

– Не реви, дура, – сказала Анна, нам златошвейки надобны. Коли заживут глаза – оставлю.

А в тот же вечер Феония прибежала к Марице Михайловне и рассказала ей, что Анна Ефимовна вновь принялась за ворожбу, только уж не на Ивана Максимовича ворожит, а на Данилу Ивановича. Наверно, затеяла извести его, чтобы, когда свои сыновья будут, не пришлось бы им Даниле покоряться и из его рук смотреть. Данила Иваныч все равно у Ивана Максимовича старший сын, стало быть, все богатство ему перейдет.

Строгановские деревни

Конец лета время по хозяйству самое хлопотливое. Надо на весь год запасы делать. И варенье варить, и грибы сушить, мед сытить, брагу.

По воде надобно всякий товар выписывать, чтоб потом недостатка не оказалось в чем-нибудь. Мед всегда Строгановы докупали – своего нехватало, кызылбашские сласти выписывали: смокву, изюм, имбирь; из Вологды получали сахар, лимоны, из Астрахани – икру, рыбу соленую, арбузы.

Со всем этим надо управляться до осени. Осенью свои заботы: капусту квасить, привозные огурцы солить. Работы столько, что не передохнуть. Анна Ефимовна с головой в хлопоты ушла. Не хотелось ей в грязь лицом ударить. Уж взялась быть хозяйкой, так дом прежде всего надобно наладить.

Раз как-то выдался теплый день, точно летом. Пришел Иван во двор, – в поварне варили брусничное варенье на меду, – Анна вышла оттуда, пот на лбу выступил, красная вся. Засмеялся Иван.

– Вишь, умаялась как, хозяюшка, – сказал он. – Хошь, повеселю тебя? Ноне после пожинок по деревням девки хороводы водят, песни играют. Тотчас велю телегу заложить да покатаю тебя. Хошь, что ли? Чай, тут и без тебя управятся?

– Как не управиться, Ваня. Не хитрое дело, – сказала Анна весело. Обрадовалась она. – Поедем, родной. Я как приехала до вас, чай, дале собора да Сретенского монастыря и не бывала нигде.

– Не забоишься, что тряско сильно? Телега-то не сани. Мы-то, мужики, верхом все больше. Ну, я сена велю в телегу навалить.

– Ништо, Ваня, не растрясет. Я крепкая.

Скоро конюх подал телегу – три лошади, запряженные гусем.

Анна приоделась как на праздник. Иван помог ей влезть. Сам вскочил, встал на передок, вожжи разобрал, взмахнул длинным бичом, гикнул. Лошади разом подхватили и вынесли из ворот.

Иван сразу повернул вправо мимо двора Андрея Семеновича, вдоль Вычегды. Лошади бежали дружно. Дорога вся изрытая, по ней больше верхом ездили. Колеи как засохли с последнего дождя, так и не размяли их. Глубокие были, твердые, точно в камне вырублены. Телегу так и швыряло. Анна держалась за обе закраины, а то, того и гляди, выскочишь. И не говорила, чтоб язык не откусить. Весело ей было.

Река широкая Вычегда, по берегу ельник, дальше сосна. В лес дорога вошла – смолой пахнет. Обернулся Иван на Анну, придержал лошадей, сел на сено. Весело и ему было.

– Тотчас из лесу выедем, – сказал Иван, – деревни наши пойдут. Рожь-то уж сжали. Да и убрались.

Как на опушку выехали, далеко видно стало. Место ровное. Кое-где лишь овражки да озерца небольшие. И деревеньки раскиданы. Одна у Вычегды – Шетурино, – небольшая, дворов с десяток, не больше, амбары, сараи, повети. И тыном кругом обнесена. Дальше, на Силве, поменьше деревенька Заборье. Дальше, на озерце – Комарицы. И у каждой деревеньки пахота. А между деревеньками кусты да кочки. Коростели кричат.

Дорога шла мимо шешуринских ворот. На заре бубенцы далеко слышны. Крестьяне, верно, услыхали, вышли гурьбой за околицу, издали узнали хозяина. Один стал на колени к краю дороги. Иван придержал лошадей.

– Ты чего? – спросил он, нахмурясь.

– Государь, Иван Максимыч, твоей милости тяглецы мы, староста я. Помилосердуй Христа ради.

– Чего вам?

– Государь милосливый, вовсе без скота остались. На свадьбу твоей милости всех телят и боровов угнали. Вон с Заборья да с Комариц, как подале они, так не брали вовсе.

– Вишь, с чем пристал. Съели, так не воротишь, дурень. Свадьба-то, чай, раз бывает, – захохотал Иван.

– Государь милосливый, житья нет от приказчика. Ноне, вишь, птицу велит…

– А ну тебя, подь к приказчику и скажи. Ну, пошел, раздавлю.

Иван опять встал на ноги, погнал лошадей, взмахнул рукой и сказал:

– Все то наша вотчина, Анна. Вишь, конца-краю не видать. Слышь, пищат, – то в Комарицах, знать, девки песни играют. Хошь, подвезу? Я и орехов забрал да пряников.

Иван хлопнул бичом, присвистнул, лошади снова подхватили. Бубенцы на уздечках и на сбруе так и заливались.

Песня все слышней была, а после оборвалась. Девки, верно, заслышали грохот телеги и звон бубенцов – примолкли.

Подъехали ближе к тыну. Девки жались кучкой у околицы – боялись, не лихие ли люди под вечер катят.

Иван придержал лошадей и крикнул:

– Эй, девки! Чего петь бросили? Аль не признали? Вишь, молодая хозяйка послухать приехала.

Девки переминались с ноги на ногу, толкали друг друга, закрывались локтями, а начать не решались.

– Ну, чего ж вы, дуры? Сказано, пойте! Ловите, я вам гостинцев привез.

Иван вытащил из-за пазухи горсть пряников и бросил девкам. Они с визгом кинулись подбирать. Кто посмелее, подходил ближе к телеге, разглядывал Анну.

Иван насыпал им в подолы телогреек орехов и пряников.

Девки развеселились. Посовали сласти за пазухи, взялись за руки и повели хоровод. Запевала