* * *

Жоржа Шардена охватил страх – тот животный ужас, какого он не знал уже двадцать лет, с тех пор как вокруг оглушительно грохотала канонада, взрывы следовали один за другим, подобно тысячам раскаленных гейзеров, земля содрогалась под бомбежками и он ждал, что его разнесут в прах или погребут заживо в зависимости от того, атакуют они или обороняются, – об Аргоннской битве никто не вспоминал, она ведь не обрела славы своих великих смертоносных собратьев, она и убила-то всего девяносто тысяч несчастных, может, потому, что была последней, и когда те, кто выжил, ошеломленные и пораженные тем, что удалось уцелеть, пришли в себя, им поклялись, что она будет самой что ни на есть последней, – но для ее участников эта битва была самой жуткой из всех, каждую секунду они говорили себе, Мы сейчас наверняка умрем, а может, уже умерли, ведь мы в аду.

Поэтому, когда заговорили о новом конфликте и вперед вышли ликующие милитаристы, а стратеги из «Кафе дю Коммерс» радостно вернулись к обсуждению военных планов, Жорж впал в смятение. Каждый день он покупал номер «Пари-суар», прочитывал от корки до корки, чтобы быть в курсе лучшей аналитики и немного успокоиться, пытаясь разгадать тайны, скрытые между строк из-за цензуры, и выявить обманные ходы в шахматной партии, которая разыгрывалась на его глазах между Бельгией, Англией и Германией. Жорж твердил себе, что правительства не могут хотеть новой бойни – обе стороны сражались на Великой войне, пережили кошмарную резню, бесчисленные ужасы, никто на земле и вообразить не смеет, что убийства и разрушения начнутся вновь. Они же не могли забыть? Или все эти смерти и несчастья были напрасны? Он, как и его приятели, был уверен, что перед ними игра в покер, где все блефуют, притворяются решительными, заявляют, что готовы довести дело до апокалипсиса, но в последний момент все остановятся и подпишут договор. Новый.

В самый последний момент.

Потому что война означает мобилизацию мужчин в возрасте до сорока восьми лет.

Об этом болтали техники в студийной столовой, обсуждая лазейки, чтобы увильнуть от опасностей грядущей войны. За шесть месяцев службы в Аргонах Жорж убедился, что нет смысла изображать героя, у него нет ни малейшего желания воевать и закончить так же, как его однополчане, которых посмертно наградили медалями и забыли на печальном военном мемориале; коллеги помоложе называли его пацифистом, он отвечал, что уже воевал и гордиться тут нечем. Он надеялся, что, имея на руках четырех дочерей, получит статус кормильца семьи и будет избавлен от призыва или оставлен в тылу, тем более что он был ранен в бою, легко, конечно, но ключица до сих пор плохо двигается, и все это позволит ему избежать новой опасности. В кои-то веки его бесполезные бабы хоть на что-то сгодятся.

Но вскоре Жорж с ужасом узнал, что не получит никаких поблажек за свое героическое прошлое, а его потомство не считается достаточно многочисленным, чтобы освободить от воинской обязанности. В голове не укладывалось, как в тридцать девять лет он снова поступит на службу, будет шлепать по грязи в дырявых ботинках, выполнять изнурительные упражнения, бегать, как юнец, стрелять из ружья семидесятых годов прошлого века и ждать, пока его не прикончит враг, вооруженный куда лучше, но тут один друг-оператор, разделявший его восхищение Рудольфом Валентино, дал бесценный совет, Подай заявление в армейскую кинослужбу, они ищут операторов, но не говори, что ты плотник на студии, скажи, что ты мастер на все руки и чинишь любую технику, научись ставить и снимать объективы, кассеты, штативы и отражатели, – правда, у нас только и есть что камера «Ле Блэй» с тридцатиметровой пленкой, приходится ее перезаряжать семь или восемь раз, и вот с этим проблема.

Благодаря Валентино, приглядывающему за ним с небес, Жорж избежал призыва в боевую часть – его приписали к 6-му артиллерийскому отдельному полку, в который входили команды операторов девяти армейских корпусов. Задачей этой службы, подчиняющейся Генеральному комиссариату информации с Жаном Жироду[19] во главе, было создание «Военного дневника» и распространение его среди восьмисот тысяч мобилизованных солдат с целью поднятия боевого духа. КАС[20] разместилась в помещениях, реквизированных у студии «Гомо́н», недалеко от парка Бют-Шомон, и операторы девяти армий каждую неделю присылали отснятые кадры, а Жан Деланнуа их монтировал и превращал в двадцати-тридцатиминутные фильмы.

Такие войны – просто мечта. Потому что войны как бы и нет, жизнь в целом все так же прекрасна. Во втором армейском корпусе, на востоке, никто не знал толком, что, собственно, тут делает – врагов не видать, да они и в любом случае не пройдут линию Мажино, все спокойно ждут, солдаты тренируются, офицеры руководят маневрами, генералы инспектируют роты, вручают медали, пожимают руки, иногда появляется министр или кинозвезда, чтобы поддержать боевой дух войск, и снова все ждут. Тишь да гладь, свежий воздух. Жорж был уверен, что в конце концов их отправят по домам, все прекратится и до взрыва, до настоящего побоища дело не дойдет, потому что ни здесь, ни там никто не рвется умереть. Так что их команда снимала непреодолимые укрепления линии Мажино, учения на танках R-35, которые по маневренности не уступали переднеприводным, парад батальона перед военным кладбищем, сценки из повседневной жизни на фронте: парни стряпают, играют в белот, получают письма и посылки, все в прекрасном настроении, спокойны и расслаблены, как на каникулах, им показывают кино и даже вручают награды. Единственное, чего не видно в «Военном дневнике», – самой войны.

И все ждут.

* * *

Седьмого мая надежды рухнули, началась проверка числа боеприпасов, артиллеристы потащили снаряды к семидесятипятимиллиметровым пушкам, погребенным в железобетонных казематах на линии Мажино, Они не посмеют напасть, иначе мы их размажем. Без одной минуты апокалипсис. Накануне из казармы Гуро в Суассоне капитан Шарль Янсен снова позвонил Мадлен, Дело плохо, нам не выстоять, укройтесь где-нибудь с Даниэлем, уезжайте, пока есть время. Но Мадлен не поддалась паническим настроениям, И слышать не хочу! Бегство не спасет от судьбы. В случае чего переберемся в Лион, пусть убивают нас там. Лучше умереть дома. Разговор накалился, Янсен начал злиться, Немцы нас раздавят, мы все умрем! Его тон стал резким, и Мадлен бросила трубку. На следующий день она перезвонила мужу, чтобы извиниться за грубость, но капитан не подошел к телефону, и дежурная на коммутаторе сообщила, что казарма пуста – мужчины отправились на фронт.

Жанна и Морис уехали с близнецами в Динар. За два дня до отъезда