20

Варфоломеевская ночь

Жутко тихо.

Как зашли, по обычаю поклонились иконам Спасителя, Девы, Николы, Илии, как старым знакомым, мимо которых не проходишь, не раскланявшись. Так и шли гуськом за встречающей свечкой Лексея Лексеича. Теперь протодиакон в алтаре. Там теплятся свечи, должно быть, не меньше трёх-четырёх, потому в щели вдоль царских врат струится шёлковой нитью свет. С четверика до солеи Лавру несколько шагов. За спиною Крест Распятия и высокие стрельчатые проёмы окон, в какие нещадно хлещет дождь. Звук ливня не доходит сквозь двойные рамы с ажурной решёткой. Впереди, напротив, саркофаг с мощами святого. Столько раз молиться тут рассветными службами, днями, и никогда не замечать гробного беззвучия рядом.

Жутко тихо.

Священная тишина. Из алтаря ни звука. Страх делает взрослого ребёнком. Ужас зазмеился на спине. Рука сама потянулась ко лбу: избави от бед, Боже, раба Твоего, к Тебе прибегающего. Иногда слышишь от людей, «поджилки трясутся», вот как теперь – неожиданной беглой дрожью. Но страх ещё не слабость. И что за предубеждение…в своём-то храме.

Из правого придела со спуском в подклет слышатся неровные шарканья: там с чем-то возится Подопригора. От солеи Лавру, ожидающему протодиакона, сперва был заметен светящийся вдалеке огарочек в руках Филиппа. Потом огарок ли потух, Гора ли свернул за печь изразцовую, отработавшую всю зиму и замолчавшую до следующих холодов, тут-то и наплыла полная тьма. Потеряв из виду плывущий слева огонёк, Лавр держался взглядом за светящуюся алтарную нить. Груз тишины. Как тяжела бывает тишина. Лексей Лексеич просил в средней части огня ночью не зажигать. А огонь у него в алтарной мог показаться кому случайному не столь необычным: делают святые отцы своё дело в поздний час. Старичок любил повторять: тьма даётся задаром, а свет – с усилием.

Протодиакон отпустил сынов до прихода двоих мирян. Сам заканчивал оставшееся и ждал Колчина с ребятами. Лантратов и Подопригора пришли вовремя, но вдвоём, без инженера. Отодвинув засов на калитке, спешно прошли в храм. Не знали, что сторожка пустует. Буфетов сторожа отослал с вечера, сославшись на сынов, мол, за него подежурят. Лаврик отдал Горе приготовленную сафьяновую коробку с кортиком лесничего – предмет ценный и больше казачку подходящий, чем реставратору. Дорога на Дон долгая и, кто знает, в какой непредсказуемости может понадобиться такая вещь, как кортик с рукоятью из буйволова рога. Колчин изрядно запаздывал. Решили действовать втроём, запершись изнутри. Инженер загодя получил ключ от дьяка.

Действовать. Но Лавр бездействовал. Подопригору протодиакон отправил в подклет, а Лавру указал куда-то под ноги за спиной: «Здесь два места. И третье – ручная кладь». И когда свеча в руках дьячка уплыла на амвон, захотелось нащупать, что за два места. Повернулся и почти тотчас натолкнулся на что-то увесистое на полу, споткнувшись и едва удержав равновесие.

Возле лестницы за печью вновь послышались шорохи, бормотание, сверкнул огонёк. Чирканья спичек не расслышать с такого расстояния, но заметно искрение. Тут же полная темень. Должно, у Горы тяжёлая поклажа, одному тащить несподручно. В подклете как в остывшей преисподне, ни искорки. Лавр обернулся на алтарь и, увидев незыблемое свечение нити в щели, решился пойти на подмогу Филиппке, продвигаясь в темноте по наитию. Примерно под северным концом хор и есть поворот к печи и спуску в подклет. А на хорах над входом в придел едва угадывается блестящая балюстрада, отражающая блики мокрых стёкол верхнего яруса.

На повороте левой рукой нащупал гладкую поверхность керамики, закруглённый бок печи. Сразу в глазах, наполненных тьмою, возникла привычная цветная картинка: зелёно-голубые весёленькие кирпичики, горка полешек под чугунной дверцей, иконы Святителя Николая: справа от печки Никола с мечом в руках, слева – Никола Мирликийский молящийся, а в углу рядом со ступенями вниз подсвечник напольный.

– Чёрт, чёрт…

– Негоже в храме нечистого поминать… Чего ты, Гора, давай подсоблю.

Филипп затих.

Лаврик до рези в глазах вглядывался в темень безоконного придела. Ни бликов стёкол, ни блеска балясин, ни фитилька. Впереди еле угадывались очертания согнутой фигуры. Из лаза показался, чего мешкает?

– Подсоби, – просипел голос из подклета.

Лавр наклонился вперёд, нащупал чужие руки и ткань не связанного по горловине мешка. Втащил поклажу за горловину с последней ступени на пол придела. За поклажей, отдуваясь, поднялся и человек.

– Что здесь?

– Ни…не…

– Чего шепчешь?

– Жутко там…

Постояли молча. Лавру, стало казаться, будто темнота наполняется враждебностью, из мягкой и бархатистой превращаясь в колкую и острую, пробиваясь под кожу неприятным шевелением. Глаза заслезились от напряжения. Силуэт напротив придвинулся.

– Ну вот зачем, зачем ты… Что теперь делать-то будем?       – просипела фигура сфальшивившым голосом.

– Ждать.

– Кого?

– Не понимаешь?..

– Может, сами? Без капитана Варфоломеева. С ним тебе не договориться.

Лаврик, выпрямляясь, напрягся, постарался слева отыскать керамические кирпичики, но рука ни на что не наткнулась, повисла плетью в недоумении. Захотелось отступить на шаг-два, присесть, нащупать полешки в вязанке или кочергу, да нельзя подавать виду.

– Павел, ты? Здесь?!

– А я тебя сразу признал, Лантратов. По росту, – человек заговорил обычным голосом, выдававшем в смутном образе головщика церковного хора. – А ты меня что же?

– Не сразу… по запаху…

– Вона, и ты узнал.

– Выглядел всё с клироса? Перемётчик!

– Смешно, ей-ей…С чего мне перебегать-то? Я – не от вас к ЧеКе переметнулся, я – из ЧеКи к вам, – Муханов чиркнул спичкой и посвятил в лицо Лантратова.

Близко запахло серой.

– Убедился? Я, я, Пашка Муханов. Без формы сёдни. Но у тебя будет час при мундире меня увидать, – Павел подул на обожжённый палец и чиркнул следующей спичкой. – Пока от старика с деревяшки подачек ждёшь, я коммунистом заделался, повышение светит. Но у меня к тебе, Лантратов, классовой ненависти нету. Ты просто не стой на пути в моих делах.

– Мы же молились вместе. Христос видел!

– А ты в свидетели Его приведёшь?

– Не пойму я: ты верующий или чекист?

– Наивен ты до глупости. Мне не то, не то не дозарезу. Одно скучно, другое – хлопотно.

Спичка догорела.

– Слышу тон радостного торжества. Но не маловато ли, Павлец? Всё же на Божье дело покусился. Большего бы просил, а то звание – пшик.

– С начала знакомства нашего чувствовал твою издёвку: и ростом мал, и знаний нет, и веры слабой. А тебе, оглобле, – всё.

– Не росту в тебе мало, а души.

– Мы, Лантратов, в разных мирах живём. От твоего мира объедки остались, а в моём – душа не нужна. С сильными надо быть рядом – всё